Папенькина дочка
Шрифт:
— Понятно! Ты бы был у нас! — дополнил меня Алексей.
— Да! — подтвердил я. — Да, и не забудьте баньку истопите. Мне нужно сбросить вес, разжирел я что-то. Видно, плохо меня гоняет мой тренер Олег Анатольевич, не справляется.
— Хорошо! — крикнул Зоров, махнув на прощанье рукой, и чтобы не опоздать на автобус — у него было в запасе минут десять, не больше, — заторопился на станцию.
На следующей неделе я, в выходной день, отправился в поселок за женой и сыном. На обратном пути за мной увязался Филипп Григорьевич. В машине было мало место. Я не знал, что и делать. Светлана предложила часть вещей оставить до следующего раза.
— Ну, куда
— Я, хочу поговорить с Николаем Валентовичем, — сказал ей Филипп Григорьевич. Наверное, моих слов для него было мало. Моего тестя интересовал один вопрос, который мне был не понятен — для какой цели государство разрешило создавать кооперативы. Ему казалось странным то обстоятельство, что в банке даже ссуду давали. Он не понимал и требовал разъяснения.
— Я, вот работаю в госхозе…
— Не в госхозе, а в совхозе! — тут же поправила его жена.
— Да какая разница, — парировал Филипп Григорьевич.
— А такая! — снова вмешалась Мария Федоровна. — Что бы не произошло, на твой век работы хватит! Сколько у тебя в стаде голов? Восемьсот! И у Алексея триста. Вот и крутите коровам хвосты, зачем лезть туда, куда тебя не просят. Политикой пусть занимаются люди, сведующие, знающие в ней толк. Вот так!
Однако Мария Федоровна оказалась не права — эти люди, которые должны были заниматься политикой, не очень-то и были сведущими, иначе совхозные стада не стали бы так стремительно сокращаться. Скоро их этих самых голов в совхозе стало пятьсот, затем триста и после стадо снизилось до сорока. Ферма стала не нужна. Да и не только ферма, поля тоже перестали засеваться.
Я подбросил тестя по дома родителей. Он, тут же едва поздоровавшись с Любовью Ивановной и Николаем Валентовичем, вышедшими нас встречать, затеял разговор. Мать оставила моего отца и тестя и накинулась на внука.
— Максимка, Максимка, иди сюда! Дай-ка, я тебя потискаю! — сказала она мальчику. — Вон, какой ты большой вырос. Он таращил на бабушку глаза и улыбался.
Мой отец в это время рассказывал Филиппу Григорьевичу об изменениях произошедших у них в министерстве:
— Я удержался, — говорил он, — а вот многие были вынуждены «уйти». Нет, их не выгнали просто так — на улицу. Процентов десять пристроили в учреждения более низкого статуса — отраслевые научно-исследовательские институты, на заводы, для другой части специально создали структуру — своего рода буфер между министерством и предприятиями отрасли. Он — для координации. — Николай Валентович помолчал, затем многозначительно поднял глаза вверх:
— Что я скажу, грядут большие перемены! Президентом дано указание на создание частной собственности. Насколько это серьезно — неизвестно. Может шаг, два сделают и на попятную, не ориентируюсь. У тебя есть какие-нибудь задумки, не раздумывая, бери в банке деньги — сколько можешь унести, нет — и суда нет. Вот так. Для верхушки — той, которой понятен курс — время реформ, лафа. Для простого народа — эти реформы, я думаю, принесут много горя. Хорошо, если и зачинщиков затронет… — не так обидно будет.
В дом я и Светлана не заходили. Немного потолклись во дворе. Погода была отличной. Конец августа.
Я забрал сына у матери и передал его жене. Мы попрощались и поехали к себе, в микрорайон. Филипп Григорьевич остался у родителей. Я заехал вечером, забрал его и отвез в поселок, заодно на обратном пути прихватил вещи, которые не вошли в салон «Жигуленка».
Жизнь у меня по возвращению жены и сына стала веселее. Тишина сменилась звонким лепетом, криками, плачем, топотом ног. Сын просыпался рано. Он для меня заменял будильник. Я работал и благодаря, наверное, только сыну не просыпал — вовремя уходил на работу.
Жена кормила мальчика и бежала с ним в поликлинику. Необходимо было показаться множеству врачей и получить медицинскую справку для того, чтобы отправить сынишку в «детский сад», без нее его не принимали, хотя и выделили место. Светлана мечтала о том дне, когда она отправиться на завод. Работать она на нем долго уже не собиралась — ее мысли витали далеко в Москве.
Наступил день — анализы были все сданы — врачи дали — «добро» и я рано утром, взяв сынишку за руку, вышел на улицу. Светлана убежала на работу несколько раньше нас.
Детский сад был недалеко от дома. Мы прошлись по улице свернули во двор — немного пропетляли и оказались у белого двухэтажного здания, расположившегося в зелени деревьев, кустарников, огороженного ажурным забором. Я с Максимкой прошелся по аллее, а затем вошел в здание, попавшаяся нам навстречу женщина в белом халате спросила:
— Вы куда? — Я тут же достал направление и подал ей. Она, мельком взглянув на бумагу, отправила нас в кабинет к директору — пожилой невысокого роста миловидной женщине с мягким голосом и уж та, забрав направление, назначила группу, в которую должен был ходить Максимка, поднявшись из-за стола, повела нас по длинному коридору, нашла нужную дверь, и мы вошли. Она передала нас воспитательнице. Молодая девушка показала мне ящичек, где можно оставлять верхнюю одежду, обувь и хранить белье. Сын спокойно без крика взял ее руку и отправился следом в группу.
— Андрей Николаевич! — обратилась ко мне воспитательница — молодая девушка, вдруг остановившись, — если все так хорошо — видите, он не плачет — то приходите сразу же после обеда, до сна. А вот завтра, я думаю, что мальчик, может остаться и на весь день.
Проблем с сыном мы не знали. Олег Анатольевич меня подменил, и я забрал Максимку из сада домой. Мне сделать это было проще. Жена работала на заводе, где с дисциплиной у них было строго. Опоздать или задержаться невозможно — чуть, что тут же пиши объяснительную бумагу. Я порой даже подумывал, что Светлана рвется уйти с работы из-за этой самой дисциплины. Но нет, в научно-исследовательском институте опоздания тоже карались строго, правда, задерживаться не возбранялось, сиди хоть час, хоть два. Причина в другом — жена желала ступить на иную непроторенную стезю — ученой.
Анатолий Никитич бомбардировал ее телефонными звонками и обещал счастливое будущее. Когда я бывал у родителей, мать Любовь Ивановна первая пыталась замолвить за Светлану слово:
— Андрей, ты не держи ее, пусть идет! Я сама когда-то рвалась в Москву, да вот он, — и она тыкала пальцем в отца Николая Валентовича, — не пустил!
— А ты разве в аспирантуру хотела поступить? — влезал в разговор отец и тут же сам отвечал, — нет!
Я сдался. Если честно мне не хотелось отпускать жену. Здесь она была рядом. Мы жили как бы одной жизнью. Та часть, когда она будет работать в НИИ — научно-исследовательском институте в Москве, уже вряд ли могла принадлежать нам, двоим. Рядом с ней должен был крутиться этот противный Анатолий Никитич — ее начальник и руководитель диссертации. Я догадывался: он брал ее к себе не только за трудолюбие, но и за красивые зеленые глаза. Таких глаз я нигде не встречал и никогда не встречу.