Парадигматик
Шрифт:
– Не трогай меня! Не трогай меня больше! Ты меня мучил столько лет, и зачем? Зачем я нужен тебе? Дай мне пожить нормальной жизнью! Чтобы все было просто, чтобы не думать, не стремиться, не мучиться, чтобы всегда знать: после учебы будет пиво с приятелями, вечером во вторник и в четверг будет секс, в выходные – всей компанией поедем на шашлыки! А если появится окно свободного времени – всегда под рукой смешной фильм, а если времени меньше, чем на фильм, то всегда есть icq и список из полусотни приятелей! Приятелей!
И он отдернул свою студенистую руку. Я сказал:– Ты сам прислушивался
– Замолчи! Замолчи! – тень приложила руки к тем местам, где раньше были уши. – Ты дал мне только сумасшествие, а сумасшествие – это постыднейший, омерзительнейший недостаток; сумасшествие – это злодеяние. Даже легкое сумасшествие, даже странность…
Одна из теней вернулась, и сказала, встав за спиной мальчика:– Отстаньте от него, наконец! Куда вы его вели? К одиночному заточению в холодной башне, где бы он создавал чистые творения? И его никто не понимал бы! Он бы умер, не познав радости общения с близкими людьми, которые понимали бы его, не познав, что такое признание, уважение общества. Потому что современникам не нужны чистые творения. Так устроено, что пользуются спросом только огурцы, которые провозглашаются помидорами, либо помидоры с подгнившими боками. Я почувствовал это на собственной шкуре. По своему опыту - а я прожил долгую жизнь - я скажу: то, куда вы вели мальчика, ужасно! К тому же…
– Простите, а кто вы? Я не могу узнать вас, – осведомился я холодно.
– Меня зовут Дмитрий Дмитриевич, я композитор. Я был композитором, точнее. Я создавал слишком сложные, слишком идеальные вещи. Такие симфонии, которые понимали единицы. Я жил почти в нищете, у меня было очень мало друзей.
– А теперь? Что-то изменилось?
– Конечно, теперь я открываю свою звукозаписывающую студию. Мне помог один приятный господин…
– Думаю, он стильно одевается, – перебил его я. – Знает толк в деловых костюмах и галстуках. Хотите, посоветую вам цвет галстука?
Тень замолчала, и я предположил, что она растерялась. Наконец, тень сказала, показав рукой в сторону собаки:
– Если бы не она, бедный мальчик сошел бы с ума! Вы только и делали, что пихали в него свою гадость, и даже не удосужились посмотреть, что с ним происходит! Его уже каждый час бросало из маниакальной радости в смертельную тоску. Еще несколько месяцев ваших подсказок, и у него начались бы затяжные истерики, еще несколько лет, и он превратился бы в слабоумную развалину… Она, - показал он на собаку, - она спасла мальчика от вас. Она гуманна, понимает желания простых людей! А вы кровавый палач, извращенец, маньяк!
– Я смотрю, вы очень уверены в диагнозе мальчика? – ответил я. – У вас образование психиатра? Или вам кто-то шепнул подсказку о том, что случилось бы с ним?
– Это Она мне подсказала, – с пафосом ответила тень, снова показывая рукой на удаляющуюся собаку. – Она!! У нее обожжен нос, гноятся глаза, ее уши забиты ватой, у нее нет языка, так что она не различает горького и сладкого и может проглатывать большие куски. Она
– Если я оставляю человека, он перестает видеть дальше своего носа, превращается в кого-то, кто чуть более способен, чем большинство. И живет пустой жизнью.
– Наша жизнь теперь не пуста, – хором закричали тени композитора и мальчика. – Теперь в нашей жизни есть путеводная звезда, – и они одновременно одинаковым жестом показали на удаляющуюся собаку. – И еще наша жизнь наполнена удовольствием.
– Покажите мне тогда ваше удовольствие, – сказал я с иронией, а на душе у меня было холодное отчаяние; я чувствовал, что теряю все, ради чего жил.
– Вот оно, вот, вот, – закричали они, суетливо собирая в ладони слизистую пену со своих тел и показывая мне. Она облизывает нас иногда, и нет ничего приятнее этой сладкой пены, – сказав это, они стали жадно пожирать собранную в ладони слизь.
Из конца улицы раздалось чавканье и сопение.– О! Она снова нас будет облизывать, – закричала исступленно тень композитора, и потянула за желеобразную руку тень мальчика.
Они сорвались с места и, прилагая все усилия, чтобы бежать быстрее, спотыкаясь на ходу о сбитые собакой фонарные столбы и огибая искореженные автомобили, понеслись к собаке.
Я крепче сжал молоток в руках и побежал за ними. Ужас и отчаяние, пока я бежал, уходили, и на их место приходила томительная ярость. Я уже представлял, как вот этим маленьким молотком отобью собаке все лапы, как раскрою ей череп и втопчу в асфальт своими собственными ногами всю огромную гадкую тушу.
Но я не успел ее настигнуть, только сблизился немного. Наспех облизав своих приспешников отсутствующим языком, собака пошла дальше и повернула за угол. Повернув за ней, я обнаружил, что она уже с трудом помещается в улице.
Она шла и шла, а я пытался нагнать ее, но как ни ускорял шаг, не мог сблизиться с ней. Выдохшийся, я спустя час или два погони, сбавил шаг, но собака, по странности, оставалась все на том же расстоянии.
Вдруг сзади послышались торопливые шаги и громкое дыхание. Я оглянулся: кто-то бежал в мою сторону. Фигура приблизилась, и я узнал Георгия, художника из Химок. Я очень любил его, щедро дарил ему гротескные видения, которые специально для него откапывал на дне говорящих мусорных баков. Он заполнил всю стену в большой комнате рельефной картиной, не жалея глины, гипса и пластилина. Гениально играя третьим измерением, он показал лица взволнованных хранителей города, проступающие сквозь плотную толпу горожан. Я видел новогодние открытки, которые Георгий рисовал для своих близких друзей. Они заставляли плакать. Я остановил его торопливый бег, схватив за руку, и сказал: «Я рассчитываю на тебя. Твои творения заставляли людей плакать чистыми слезами. Вместе мы одолеем эту дрянь». Но он с визгом вырвал свою руку из моей ладони и во всю прыть побежал дальше. Собака остановилась и повернула морду. Георгий подбежал к ней, встал на четвереньки, собака обнюхала художника ничего не чувствующим носом, в следующий миг раскрыла пасть и сожрала. На месте Георгия осталась мутная тень, которую собака принялась тщательно вылизывать несуществующим языком; вокруг нее сгрудились остальные тени, их она тоже лизнула раза два.