Параллельная ботаника
Шрифт:
Открытие одностебельного растения с клубневидным корнем и датировка его Эроценовой эрой в любом случае были бы исключительно интересной темой в научных новостях. Но что сделало открытие абсолютно сенсационным, так это тот факт, что тирилы имеют все особенности параллельных растений, хотя клубни должны быть со всей очевидностью отнесены к ведению обычной ботаники.
Исследования, впоследствии проведённые Шпиндером в области природы клеточной ткани, очертаний отдельных клеток, сохранившихся в виде очень тонкого слоя углерода, равно как анализ остатков волокон целлюлозы, не оставляют сомнений относительно нормального растительноподобия клубней. Но фрагменты тирилов абсолютно идентичны таковым из пустыни Хам-эль-Доур. Они вообще не показывают никаких признаков какого-либо органического характера, и, несмотря на отличное состояние отпечатка, они не оправдывают ожидания даже малейшего проявления, которое могло бы быть отнесено к нормальным жизненным функциям обычного растения. Они совершенно не имеют не только органов, но и любого типа клеточного строения. Их сущность, если можно использовать такой термин, должна была представлять собой неподвижный континуум, даже на субатомном уровне, нечувствительный к импульсам любой природы. Шпиндер не испытывал никаких колебаний, признавая эти две окаменелости палеонтологическим свидетельством момента, когда параллельная и нормальная ботаника пошли своими различными путями.
Однако есть много вопросов, оставшихся без ответа, а именно, какая внутренняя мутация или совокупность внешних факторов могла, возможно, стать причиной такой странной эволюционной аномалии, которой суждено было остаться будоражащей воображение загадкой в течение некоторого времени в будущем. Если мы теперь в состоянии анализировать материю и измерять время даже на самой ранней
Табл. VII Окаменелости клубненосного тирила
заре истории нашей планеты, мы, к сожалению, не обладаем способами анализа не-материи и измерения не-времени. Один из крупных пробелов в знаниях параллельной палеоботаники включает датировку образцов. Тот факт, что, в некотором смысле, растения являются своими собственными окаменелостями, как вполне могло бы показаться, сделал бы более лёгким соотнесение их с конкретными геологическими периодами. Но, к сожалению, это не тот случай. Нормальные окаменелости датируются с помощью исследования объектов, найденных в том же самом окружении и сравнения их с ископаемыми остатками организмов, обитавших по соседству. Но параллельные растения представляют собой случай замещения, метаморфоза, который в момент своего воплощения бесследно стирает предыдущее бытие. Учёные в общем и целом поддерживают гипотезу, что первые параллельные растения появились, плюс-минус несколько миллионов лет, в начале второй половины пост-Фитозойской эры*. Но мы знаем, что растения, которые появились в рамках обычной ботанической комбинации наших предшественников, подверглись параллелизующим мутациям, и даже есть некоторые, кто говорит о процессах десубстанциализации, продолжающихся в этот самый момент. Как мы видим, период времени, на протяжении которого явление имеет место, очень долгий, и в данный момент не позволяет нам делать обобщения.
* В оригинале сказано: «post-Plantain era», что можно перевести приблизительно таким выражением — В. П.
Теоретически, единственным надёжным методом датировки параллельных растений был бы радиоактивный анализ в условиях термической насыщенности, но пока безматериальность растений ставит непреодолимое препятствие [для этого]. Результаты, полученные Борисом Калиновским из тестирования по углероду-16, кажется, дают надежду на то, что в не слишком отдалённом будущем у нас будет надёжная система для датировки всех видов параллельных растений. Успех метода был бы также важным шагом вперёд в изучении нормальной ботаники. В конце концов, параллельное растение — это лишь только переконденсация обычного растения в момент внезапной и завершающей остановки его онтогенеза.
Ископаемые тирилы и находки из Тьефенау — единственные настоящие окаменелости, которыми располагает параллельная ботаника. Они не кажутся многочисленными, но, если подумать о непреодолимом препятствии, которое должна составлять безматериальность для нормальных процессов фоссилизации, их открытие кажется лишь немногим меньше, чем чудо.
Окаменелости параллельных растений были найдены в разных частях света, но, хотя эти объекты несомненно представляют собой большую важность, они не должны рассматриваться настоящими ископаемыми.
На Южном Урале команда русских спелеологов недавно обнаружила важную формацию в пещере в глубине 820 метров.
Она, как считается, богата окаменелостями Эроценовой эры. Согласно заявлению, распространённому палеонтологической лабораторией в Брисконове, где изучаются образцы, они включают две окаменелости лесной пинцет-травы прекрасной степени сохранности. И Моргентцен, и Шпиндер сходятся во мнении, что они являются просто вильчато раздвоенными формами Apsiturum bracconensis, но они отложили любое категорическое суждение до тех пор, пока советское правительство не даст им разрешение непосредственно исследовать экземпляры.
Морфология
Трудности применения традиционных методов исследования к изучению параллельной ботаники проистекают в основном из безматериальности растений. Лишённый в том виде, в каком он есть, любых настоящих органов или тканей, их образ был бы полностью неопределимым, если бы не факт, что параллельная ботаника является, тем не менее, ботаникой, и она также занимается, разве что несколько более отдалённо, многими из наиболее явных особенностей нормальных растений. Эти особенности или качества должны рассматриваться в свете концепции ботаничности («растительноподобия»). Для параллельных растений, которые зачастую не обладают никакой другой реальностью, кроме только лишь внешности, растительноподобие — это единственная вещь, которая позволяет нам распознать и описать их, и, до некоторой степени, изучать их поведение.
Что, в таком случае, мы подразумеваем под растительноподобием?
По своей сути это идеативный гештальт, совокупность тех морфологических характеристик, которые делают растения немедленно распознаваемыми и пригодными для размещения в рамках одного единственного царства. Иными словами, оно состоит из тех распознавательных элементов, которые заставляют нас говорить о предмете «Это растение», или «Это похоже на растение», или даже «Смотрите, какое странное растение!». Это последнее восклицание, кстати, наводит на некоторые мысли относительно того, насколько сильным определительным значением обладают внешние признаки, которые отличают растения от всех других вещей на земле. Но процесс, который кажется столь элементарным, в действительности является довольно сложным. Он включает не только морфологические характеристики растений и наши собственные возможности восприятия, но также и всю совокупность наших сложных и неоднозначных отношений с природой. Растительноподобие — это, фактически, не больше, чем специфический аспект ещё большей концепции органичности, основного качества, присущего всему в природе, которое обычно ставит непосредственную и безошибочно определяемую метку на внешнем облике.
К. Г. Уоддингтон, бывший директор Института генетики животных в Эдинбургском Университете — это один одним из немногих учёных, кто попытался описать формальное различие между произведениями человека и природы, опираясь для наглядности не только на одноклеточное животное Aulonia hexagona, но также и на скульптуры Генри Мура и Барбары Хепворт. В очерке о природе биологической формы он обрисовывает проблему таким образом:
Если некто обнаруживает себя шагающим по берегу какого-то неизвестного моря, покрытому обломками разбитых ракушек, отдельных костей и старых глыб кораллов некоей незнакомой фауны, смешанными с остатками потерпевших крушение странных кораблей, он чувствует, что едва ли смог бы ошибиться, отличая естественное от искусственных объектов. Даже если бурлящие волны довольно сильно разъели их, странные винты, клапаны, радиоприёмники и различное оборудование, даже если оно изготовлено из кости или какого-то другого известкового материала, похожего на раковину, несли бы безошибочно определяемые следы человека-изготовителя, и попытка доказать их естественное происхождение не увенчалась бы успехом. Что же это за признак, которым обладает естественное органическое вещество, а искусственное не обладает? В нём, безусловно, есть нечто, связанное с ростом. Органические формы развиваются. Течение времени — это неотъемлемый компонент их природы. [14]
14
C. H. Waddington, «The Character of Biological Form», in Aspects of Form: A Symposium on Form in Nature and in Art, edited by Lancelot Law Whyte (Pellegrini and Cudahy, New York, 1951).
На первый взгляд фактор роста, упомянутый Уоддингтоном, мог бы показаться веским критерием, но в действительности он не объясняет по-настоящему нашу мгновенную способность различать естественные и сделанные человеком предметы. Рост — это, конечно, жизненный процесс, но он имеет место на протяжении долгих периодов времени, и вовлечённые в него морфологические изменения происходят на субклеточном уровне, невидимые невооружённым глазом. Мы не видим рост, мы просто знаем из предыдущего опыта, хранящегося в наших воспоминаниях, что нечто выросло.
Венгерский биофилософ Кормош Маремш в своём критическом анализе теории Уоддингтона обращает внимание на то, что, если рост фактически является критерием для разделения между природными и созданными человеком вещами, мы бы обнаружили, что трудно объяснить уменьшение. В особенно замечательном отрывке он сравнивает гальку с бильярдным шаром и подчёркивает тот парадокс, что, хотя они оба достигли своей окончательной формы путём постепенного уменьшения объёма и упрощения их первоначальных форм, галька (состоящая из инертного материала) всё ещё остаётся узнаваемой как природный объект, тогда как шар (сделанный из слоновой кости, живого вещества) — вполне очевидно является искусственным предметом.