Параллельная ботаника
Шрифт:
Первое предложение было сделано Шпиндером. Макс Шпиндер, учёный большой интуиции и неистощимой энергии, является профессором городской ботаники в университете Хеммюнгена. Ему принадлежит новая кафедра, основанная по его собственной инициативе для изучения растительной жизни в городской местности. Вполне возможно, что изучение городских растений, вынужденных выживать в наиболее несообразных экологических условиях, было причиной, которая заставила швейцарского ботаника взяться со всё возрастающим интересом за параллельную ботанику. Его лаборатория, вероятно, оборудованная лучше всех в Европе, обеспечила его идеальными условиями, чтобы выполнять фундаментальные исследования в новой науке. Это исследование было подробно документировано в его недавней книге «Parallelbotanik — Forschungen und Hypothesen», выпущенной издательством Hansen Verlag в Цюрихе.
Табл. III Лесная пинцет-трава у основания дерева бен
В своём выступлении на конференции Шпиндер напомнил своим коллегам, что, несмотря на некоторую описательную функцию, название первой группы фактически могло быть совершенно произвольным, тогда как название второй группы должно, подобно названиям её растений, выражать подобное мечте качество, неопределённость, глубокую двусмысленность, характерную для них. В то же время, сказал он, было бы рискованно обременять таксономию столь молодой науки, как параллельная ботаника, номенклатурой, которую последующие открытия или эксперименты могли бы сделать смешной. «Но наперекор этой неразрешимой дилемме, — заключил он, — если мы должны избежать громоздких многословий, где любого слова или знака, даже самого абстрактного, действительно хватило бы, чтобы показать то, к чему мы обращаемся, нам абсолютно необходимо прийти к решению».
Рис. 2. Макс Шпиндер
Понимая, что его коллеги, конечно, предложили бы названия, которые содержат некоторый намек на наиболее существенные качества этих двух групп, сам он предложил для действительно существующих, материальных и видимых растений термин «параверофиты», тогда как для второй группы он предложил название «анверофиты».
Это и было то последнее предложение, которое вызвало дебаты, вскоре выродившиеся из научного и технического уровня до бесполезных лжефилософских измышлений о природе реального и нереального, когда семиотика, феноменология и даже этика были притянуты, чтобы поддержать многообразие мнений.
Одним из наиболее интересных и важных выступлений была речь Жака Дулье. К восхищению и изумлению делегатов, французский биолог процитировал по памяти четыре страницы Декарта, касающихся разделения вещей в мире на res cogitans и res extensa, и обратил внимание на то, как эти две группы, которые нужно назвать, представляют собой ясный и совершенный пример декартовских категорий. Он закончил речь, предложив названия «экстендофиты» и «когитандофиты».
Мы не можем привести здесь полностью все предложения, меняющиеся, как это было, от увековечивающих имена «Шпинденсий» и «Кулеманенсий» к неуклюже намекающим «парабиогенам» и «имагогенам», и от «гелиофитов» и «селенофитов» до «онейрофитов» и «диоденофитов».
В конце второго дня этих абсурдных дебатов Эццио Антинелли из Центра Прикладной Науки в Ломбардо обратил внимание делегатов на статью, которую он написал для Vita Parallela, первого периодического издания в этой области, предназначенного для широкой публики, и повторил своё предположение о том, что все растения, и обычные, и параллельные, должны быть разделены на «существующие» и «индуктивные». «Существующие» растения, сказал он, обнаруживают себя как реальные посредством чувств и научных инструментов. Они, в свою очередь, должны быть подразделены на «жизненные» (например, сосна, морковь, нарцисс) и «паражизненные» (например, тирил, Plumosa, Labirintiana). С другой стороны, «индуктивные» растения — это те, которые «живут в состоянии намерения, ожидая возможности получить форму и цельность от волевого акта с нашей стороны, который опишет их». Иными словами, при признании двух существенно различающихся групп растений в параллельной ботанике, Антинелли захотел обозначить одну из них, используя неоднозначный термин «паражизненный», на пограничной области традиционной ботаники, и выделить растения, которые он называет «индуктивными» и которые он рассматривает как истинно параллельные, в свою собственную категорию.
Австралийский ботаник Джонатан Хэмстон был тем, кто напомнил своим коллегам о предупреждении Шпиндера, и тем самым вернул их к здравому смыслу. Он умолял участников конференции избегать вызывающих воспоминания или описательных названий, или названий со слишком специфичным содержанием, и оставить юную науку с достаточным простором в вопросе терминологии. Он предложил называть две группы растений «альфа» и «бета» в качестве временного решения. Это было встречено и выступающими, и делегатами с видимым облегчением, и на волне, инициированной Дулье и поддержанной Антинелли, это было принято единогласно.
Происхождение
Самые современные теории в области палеоботаники прослеживают происхождение двух ботаник до водных проторастений, предхлорофилльных водорослей Эмбрийской эры, к [изучению] которой у нас, к сожалению, имеется очень немного ключей, да и те практически неразборчивы. Однако у нас есть ископаемые остатки от следующей фазы растительной жизни, когда морская водоросль первой погрузила корни в terra firma, став, таким образом, первоосновой всей растительности на суше. Эти ископаемые остатки были недавно обнаружены в долине Тьефенау и окружающих её горах группой немецких палеонтологов во главе с Йоханном Флекхаусом. Это материальное свидетельство появилось, чтобы раз и навсегда подтвердить тезис, который выдвинул палеонтолог Гюстав Моргентцен из Паленского Университета в 1942 году на Европейской Конференции по истории ботаники в Сморске. Это были дни, когда нацистская армия стояла у ворот Сталинграда, и драматическим событиям войны было суждено затмить научную важность той речи, которая, стоит добавить, была встречена многими делегатами с явным скептицизмом.
Однако недавнее открытие ископаемых из Тьефенау, кажется, устраняет все сомнения в отношении достоверности гипотезы, выдвинутой знаменитым норвежским учёным. Через двадцать лет после того исторического случая они приняты научным сообществом как basic dictum, без которого объяснение, которое мы можем дать сейчас эволюционному «великому замыслу», было бы не больше, чем пробным наброском. В научном приложении, изданном «Сморской газетой» по случаю той памятной конференции, Моргентцен написал краткий популярный отчёт о своей теории, которая теперь известна как теория больших ветров Моргентцена. Он считал, что происхождение растительной жизни на суше должно быть отнесено ко второй половине Эмбрийской эры, когда по причинам, всё ещё неизвестным нам, атмосфера была сильно нарушена обширными ураганами, которые кружились над земным шаром в течение тысяч лет. Континенты были тогда огромными голыми островами, не имеющими ни малейшего признака жизни, а в это время в океанах уже развились многоклеточные организмы, способные самостоятельно передвигаться. На различных глубинах существовали обширные области плавающих водорослей. Эти растения были первыми, кто использовал солнечную энергию непосредственно через действие особого вещества, хлорофилла, и с его помощью преобразовывал воду и двуокись углерода в сахара и крахмалы, необходимые для их жизненных процессов.
Рис. 3. Гюстав Моргентцен
Существовало четыре типа этих водорослей, три окрашенных и один бесцветный. Цветные типы, изменяющиеся структурно, чтобы приспособится к увеличивающейся солёности океанов, дожили до наших времен. Лучше всего известны зелёные водоросли. Их цвет происходит из хлорофилла, который у красных и бурых водорослей замаскирован пигментами других цветов: фикоэритрином и фикоксантином. Но наиболее обычной водорослью на протяжении Талоцена и Эмбрийской эры (табл. IV) была Lepelara, которая считается вымершей на протяжении, по крайней мере, 100 миллионов лет и которая должна рассматриваться как истинный прародитель всей растительной жизни на суше. Lepelara была одноклеточной водорослью, по форме похожей на ложку (название происходит от датского слова «lepel», обозначающего ложку), которая из-за её меньшей тяжести плавала ближе к поверхности воды, чем другие водоросли. Она также получала питание путём фотосинтеза, но с помощью бесцветного и самостоятельно синтезируемого хлорофиллоподобного вещества, называемого атрофилл. Он присутствовал как в ядре, которое находилось в середине округлённой и слегка вздутой части клетки, так и в рудиментарном канале, который протягивался вниз по «хвосту» или «ручке» клетки. Lepelara была самой древней из водорослей, и, как многие организмы, жившие тогда в морях, она была полностью прозрачной. Поскольку она была невидима, крайности борьбы за выживание и даже «самовыраженность» не требовали, чтобы она имела какой-то определённый размер. Были [разновидности] Lepelara, такие же большие, как дубы, а другие такие же маленькие, как лист папоротника «венерин волос». Миллионы этих водорослей свободно плавали близ неподвижной поверхности вод.
Но этот первобытный рай, раскинувшийся подобно необъятных размеров вышивке, украшенной блёстками, под монотонной чередой смены солнца и луны, однажды был затронут внезапным сотрясением. Бриз неизвестного происхождения смёл его, как крыло чайки. Отдельные порывы ветра начали подёргивать рябью поверхность воды, а затем сминать её в волны. Разрозненные шторма и водные потоки оторвали водоросли от воды, швыряя их назад в хаотическом безумии одни на другие. В конечном счёте, множество сильных ураганов столкнулось, вероятно, в области, где теперь находится Саргассово море — и это событие дало начало вращательному движению, которому было суждено в течение тысяч лет стегать моря и всё, что плавает в них, с безумной и неистощимой яростью. Кружащиеся в брызгах разлетевшихся на капли волн, Lepelara были разбросаны по всему миру, захваченные бесконечным циклоном, чтобы упасть обратно в бушующие моря, распасться в воздухе или упасть, в одиночку или группой, на бесплодную почву континентов и больших островов. И вот однажды ярость ураганов утихла, и покой возвратился на землю. Миллионы Lepelara всех размеров, набившиеся в расселины, среди скалистых утёсов, между валунами и в каждой небольшой трещине или складке на поверхности земли, начали медленно умирать, всё ещё влажные от брызг.