Париж между ног
Шрифт:
— Сходите и посмотрите своим глазами. Может, что-то к своим моделям примените? Подрежете, укоротите и там, как уже сами решите! — Так он мне на прощанье сказал.
После того я совсем потеряла и аппетит, и сон! В музее фотографировать нельзя, поэтому я два дня стояла и все рисовала. Потом, когда меня заприметили, то мне решили помочь и все страницы альбома Васнецова перелистали при мне, и я снова часами стояла и рисовала, и рисовала. А потом, дома.
Словно обезумела. Рисую, листы комкаю, бросаю, злюсь, матерюсь.
Мари уже не на шутку встревожилась, потому что я почти не сплю, и к тому же меня мутит. Ад, да и не только! И вот! Случайно
— Руссо-мадам, — переводит Мари. — Вы молодец, ей богу! Это надо же так? И линию ухватили, и стиль! Но это же надо, что даже не знаю, что Вам и сказать?
Я ерзаю и смотрю на него во все глаза, а он повернулся, склонился и еще раза два, все мои наброски и стили снова и снова рассматривает. А потом:
— Ой, ля-ля! Ну, хорошо, хорошо я согласен! Но…
И это его но зависает надо мной словно туча, гроза… Неужели, думаю, снова отказ? Я ведь тогда, ну не знаю даже что? Что я тогда? Перевела взгляд на Мари, а она мне кивает, мол, все хорошо, а потом подбородком на него, мол, смотри! Кутюрье явно доволен, потому как он, рассматривая мои эскизы, стал поглаживать себя по плечу. И об этом его одобрительном жесте даже в газетах писали. Уф, слава богу, пронесло, догадываюсь я.
— Мадам — Руссо! — Обращается он снова, и Мари переводит, волнуясь, как и я.
— Все хорошо и я бы сказал, что в этом что-то есть от того стиля, что мне напоминает русский, но…
Опять это, но…? Ну сколько же можно, давай уже, не тяни ты со своим но!
— Ах, ну да ладно! Я соглашаюсь, при этом Вам, мадам, надо еще…
И начинает мне о том, что надо и там, и вот тут, а еще и вот там, потом, о том, что надо побольше деталей, особой отделки, и все это так точно и верно, а я и согласна. Согласна во всем!
— Ну хорошо! Вам понятно? Вот и прекрасно. А теперь я Вам вот что скажу, своему будущему партнеру… — А у меня моментально в голове, это он что же, мне? Я что же, попадаю в партнеры к нему? Ой-ой-ой, не могу!!!
А он продолжает, и Мари мне:
— Вы мадам — Руссо, наверное, на меня обижались, когда я все Вам старался дать понять, что я не смогу с Вами сотрудничать, хотя обещал, но были причины на то.
Во-первых, Вы все еще молодая женщина, но это уже Вам огромный плюс. Во-вторых, удивительным образом Вам, мадам, спустя время, но удалось отразить русский… ну, вот… такой образ…. и стиль. И при этом, что надо непременно отметить, Вы просто меня покорили тем, что за ним неуловимо просматривается что-то французское. А это самое главное! Видимо, Вы заболели Парижем как инфлюенцией, и мне надо было дать Вам время, чтобы у Вас, в Вашем стиле лег под карандаш именно этот образ и стиль. Ведь не прочувствовав эту жизнь, не потолкавшись по улицам, не пообщавшись с людьми, не влюбившись, не надышавшись и не наглядевшись, не понять и не ухватить стиль нашей Высокой моды французской! Раньше Вы были не готовы, а вот сейчас… Поздравляю Вас, мадам, Вы отлично вписались, и у Вас проявился наш шарм! Вот теперь мы с Вами в чем — то похожи, сроднились, потому я просто уверен, что сможем дальше
— Виват Франция, виват Россия! Виват мадам Руссо и агентство.. А, как вы сказали? И агентство под названием Бест!
А где же шампанское? Несите скорее его!
Потом целый вечер ношусь по дому счастливая, и уговорила Мари со мной отпраздновать. Мы засиделись, вспоминая наши дела, приключения, и Мари даже немножечко загрустила от того, как сказала она, что я скоро закончу дела и уеду домой. И она останется тут одна без меня. Я ее успокаивала и обещала писать, приезжать и потом у нее муж, да и дела остались, и уже их будет продолжать она тут в Париже, пока я дома все не отлажу с пошивом, как я решила. И очень скоро мы снова встретимся тут, а потом я ее к себе вызову обязательно. Так что не надо грустить, все у нас будет здорово, я обещаю.
Мари ушла спать, а я все никак не могла отдыхать, слишком уж много во мне закипело и, главное, мне сегодня как-то ее особенно недоставало.
Конечно же, я не могла уснуть!
Ночью пришла к Мари.
— Мари, ты не спишь?
— Сплю, а который час?
— Два.
— Два часа, а ты все не спишь?
— Не могу уснуть, ты представляешь!
— Ложись ко мне. Я тебя стану гладить и ты сразу заснешь.
Я легла, не думая больше ни о чем, а все о деталях, линиях и фасоне.
Мари тут же ручки на меня и своими пальчиками повела по плечу, потом по шее, тихонько, потом коснулась лица.
— Ой, как хорошо! Еще Мари. — Шепчу ей.
— Тебе приятно, хорошо?
— Очень приятно. А ты можешь… мне спинку погладить?
— Могу, только ты…
— Я сниму.
Опять через десять секунд легла. Но теперь уже сон не идет никак. И я вместо того, чтобы засыпать, вдруг почувствовала к ней жалость, признание и… желание в себе, непреодолимое желание ее обнять, прижать и тоже ласкать. От того даже сбилось дыхание, и голос внезапно подсел.
— Мари?
— Что? Говори. — Так же с хрипотцой отвечает.
— А ты? Ты хочешь со мной…
Рука замерла на спине. Я не вижу ее, так как лежу на животе. Потом медленно повернулась к ней, легла боком, обнажая перед ней тяжелую грудь, руку отвожу и прошу с пересохшим от волнения языком…
— Погладь мне грудь…
От волнения закрываю глаза, порывисто дышу, секунды томительно жду и как только она прикоснулась легонечко пальцами, то вдруг моя грудь словно налилась свинцом. И касания ее так тяжелы, потому я невольно издала стон. Она приняла его за желание мое и теперь уже всей рукой.
— Ой! Ой, постой, постой, больно мне.
— Почему? Я что грубо, не аккуратно? Вот смотри…
Повела по груди и коснулась соска… И тут же у меня внутри, от места раздвоения ног и до головы ударяет такая волна и я ей…
— Ой, Мари! Не могу… Еще потяни за него, сильней, еще, еще…Ой, как же мне… Целуй! Целуй сильно его, еще и еще…
Яростно шепчу. А потом от избытка крови и ударов горячей волны, я, ее умоляя, шепчу горячо…
— Укуси за него…
Горячие губы и острые зубы взялись за сосок и прижали, сдавили до боли и до остановки дыхания, следом вырывается желание, и я, почти теряя сознание…