Париж слезам не верит
Шрифт:
– Саша, а ты собираешься играть свадьбу? – спросил Воронцов.
– Да, – ни минуты не колеблясь, отозвался Казначеев. – Как только вернемся в Россию.
– С кем?
– Пока не знаю. Но тянуть не буду. Мне двадцать девять. Пора родителей порадовать.
– Но нельзя же так сразу…
Адъютант его не слышал.
– Там их пруд пруди! – радостно заявил он, явно пересказывая чужие восторженные басни. – На любой вкус. И девицы, и офицерские вдовы. Некоторые хотят взять даму постарше… Надеюсь, к нашему возвращению самых хорошеньких не разберут!
Коляска уже катилась по улице Шуазель, приближаясь к парижскому особняку Воронцова. Здесь вновь прибывшие должны были привести себя в порядок и не позднее пяти
Санкт-Петербург
Солнце лупило в окно, точно собиралось его выбить. День, по-весеннему яркий, с легким прощальным морозцем – как раз такой, какой нужен для катания с гор – порадовал бы любого. Но Арсений заранее мучился, предчувствуя перемену погоды. Его больная голова гудела, как наковальня, по которой вот-вот должны были ударить здоровенной кувалдой. Такое случалось часто – неустойчивый климат столицы превращал жизнь контуженого генерала в сплошную борьбу с мигренями. Мысли путались, на языке вертелось колючее иностранное слово «грандефлер», значение которого Закревский забыл, оно зудело, как пчела, и жалило в распухшие мозги. Как назло, именно сегодня приходилось тащиться на пустырь за Сенатской площадью!
Летом там стояли качели, зимой – высоченные катальные горы. Внизу толкался народ. Торговали сбитнем, пирогами и леденцами на палочках. В этом столпотворении легче всего было встретиться с нужным человеком. Один из служащих графа Каподистрии, статс-секретаря по иностранным делам, некто Петранопуло, парень сметливый и жадный, кажется, выкопал нечто любопытное. Он запиской вызвал Закревского в балаган для медвежьей травли. Не пойти Арсений не мог, пойти – тоже. Оставалось ползти.
Генерал попытался взять извозчика, но от первых же ударов копыт по мостовой взвыл не своим голосом, вылез и зашагал пешком. Благо от Галерной, где он квартировал, до Сенатской рукой подать. Не блуждая среди катающихся, Арсений сразу повернул направо к высокому деревянному забору, опоясавшему шатры с дрессированными животными. Он не любил здесь бывать – жалел мишек в цветастых цыганских юбках. Топтыгины били в бубны или крутили ногами бревно. В прошлый раз Закревский чуть не купил мартышку, сидевшую на снегу, но она сорвалась с веревки у пьяного хозяина и ускакала на шпиль карусели. После Арсений много раз представлял, как поразился бы его денщик Тихон, явись барин домой с ручной обезьяной.
Петранопуло уже торчал в балагане на скамье и лущил семечки в ожидании забавы. Внизу, на круглой арене стоял железный шест, к которому был прикован цепью облезлый медведь – из тех, что циркачи списывают за старостью. В клетках с противоположной стороны амфитеатра надрывались собаки, натасканные рвать жертву. По сигналу мужика в красной атласной рубахе двое парней затопали смазными сапогами по опилкам, лязгнули засовами и выпустили своих страшных подопечных. Черные, с острыми ушами и пенящимися от надрывного лая пастями, псы эти походили на чертей. Они рванулись к медведю и стали, подпрыгивая, хватать его зубами за лапы. Топтыгин взвыл, встал на задние лапы, отчаянно замахал передними, пытаясь сбросить неприятелей. Одна из собак отлетела в сторону с распоротым его когтями животом и, жалобно скуля, поползла к клетке, волоча по арене розовые, облепленные опилками кишки.
Арсений не понимал одного: зачем людям после войны, где кровищи было гляди – не наглядишься, подобные зрелища.
– Вы принесли то, что обещали?
В его руки перекочевал сверток. На ощупь он почувствовал под пальцами бумагу, но брать кота в мешке не собирался. Пока публика вокруг орала в неистовом восторге, а медведь ревел все глуше и глуше, Арсений вскрыл пачку и пробежал пальцами по листам.
– Что это?
– Переписка с повстанцами.
– На греческом?
– Разве у вас не переведут? Здесь о войне говорится как о решенном деле, перечислены корпуса, которые пересекут границу Бессарабии, точно названы места соединения основных сил…
– Это любопытно, – кивнул Закревский. – Но где гарантия, что вы не подсовываете мне страницы из «Илиады»? Пока я не увижу перевод, вам придется потерпеть с оплатой.
– Но как…
– Только половина. Вторая после изучения вашего улова.
Арсений встал, показывая, что разговор окончен и недовольство чиновника его не беспокоит. Собаки и медведь еще катались по арене живым клубком, а генерал уже выбирался из балагана, дурея от рева и звериного запаха. Вопреки ожиданиям, на улице ему стало совсем плохо. Он сунул сверток за пазуху и, пошатываясь, побрел мимо ярких шатров. Нужно было выходить к горкам – народ вокруг шнырял ушлый, множество цыган, да и свои того и гляди прирежут за бобровый воротник на шинели.
К счастью, Арсений миновал забор благополучно, его побаивались, хотя со стороны он больше всего напоминал перебравшего гуляку – законную добычу уличных обирал. Выйдя к горкам, генерал двинулся через толпу, стараясь держаться как можно ближе к краю дорожки и никому не преграждать путь. Его мутило. По губам вело холодом. Казалось, вот-вот стошнит. И это был бы лучший вариант – после тошноты голова всегда прояснялась, становилось легче. Закревского уже не смущало, что его могут принять за пьяного. Лишь бы избавиться от страшной, разламывающей череп боли. На секунду у генерала исчезло боковое зрение – он видел только то, что впереди. Мир странным образом вытянулся, шум вокруг отзывался канонадой полковых орудий, и вдруг Арсения кто-то толкнул. Мимо бежал мальчишка, он держал в руках гармошку бумажного фонаря, сорванного с ближайшей горки. Ее длинное красное рифленое тело волочилось по земле, как вырванные кишки собаки… Генерал понял, что теряет сознание, ткнулся головой в сугроб и замер.
– Арсений Андреич! Арсений Андреич! – Кто-то тер ему лоб пригоршней снега.
Закревский попытался посмотреть – не получилось. Бред обрел новые подробности. Возле него на земле сидела недавняя знакомая, мадемуазель Толстая, правда, теперь она не была голой. На ней красовалась великолепная шуба из горностая, капюшон которой сполз, открыв голову, убранную атласными розами.
– Арсений Андреич! – Девица страшно обрадовалась, что он пришел в себя. – Я думала, вам дурно.
«Нет, я был на вершине блаженства!» Его поразило, как спокойно она сидит на земле, нимало не заботясь, какое произведет впечатление на посторонних людей.
– Пойдемте, я вас провожу, – заявила Толстая.
Закревский с трудом понимал, чего от него хотят.
– Сударыня, вы здесь с кем? – осведомился он. – Где ваши спутники?
– Потерялись, – беспечно отозвалась Аграфена. – Влезли на горку, наверное, скатились, и больше я их не видела. – Она повертела головой по сторонам. – А что?
– Вы ведете себя неприлично, – понизив голос до шепота, сообщил Арсений.
Мадемуазель Толстая расхохоталась, прикрыв рот варежкой.
– Я это слышу от человека, валяющегося на дороге! Милостивый государь, если бы я вела себя прилично, я бы никогда к вам не подошла. Идемте, наконец!
Аграфена довольно уверенно перекинула руку Закревского себе через плечо, и в этот момент возле ее головы промелькнуло что-то блестящее. Если бы девушка не наклонилась, эта штука непременно ударила бы ее в шею. Генерал обернулся настолько быстро, насколько был в состоянии. Он заметил, как в толпе промелькнула спина удалявшегося человека. Тот явно спешил покинуть место происшествия. Будь Арсений на ногах, имей он силы… Закревский не без труда поднялся и сделал несколько шагов. Из снежного намета сбоку дорожки торчал нож. Красиво изогнутый, турецкий, с костяной ручкой. Не особенно дорогой и не особенно редкий, но все же и не кухонный резак, каких пруд пруди.