Париж
Шрифт:
Коротко подстриженные волосы художника были зачесаны на лоб. Крупное лицо с выразительными чертами обрамляла густая борода. В глазах читался твердый характер. Если бы Мари столкнулась с ним в саду их дома в Фонтенбло, то приняла бы за промышленника или даже за генерала.
Жена Моне, статная полная женщина, казалось, была такого же склада.
Художник пригласил гостей в свои владения, обращаясь преимущественно к тете Элоизе:
– Я был так счастлив получить письмо от Дюран-Рюэля, мадам, ведь оно дало мне и моей жене возможность приветствовать
Моне предложил сначала осмотреть сад, а потом побеседовать в его студии. Надев большую соломенную шляпу, он пошел впереди.
Главное здание – длинный низкий фермерский дом с зелеными ставнями – стояло совсем рядом с дорогой. Его стены почти целиком скрывал приятный глазу ковер из вьющихся растений. Со стороны сада возле дома росли два тиса, между которыми шла широкая тропа в глубину сада. На этом всякое сходство с теми садами, которые доводилось видеть Мари, заканчивалось.
Нельзя сказать, что в саду господствовала дикая природа. Вовсе нет. Начать хотя бы с того, что вся территория была покрыта клумбами, разделенными столь узкими дорожками, что пройти по ним стоило труда. Также в саду росли фруктовые деревья и плетистые розы. Но, посадив все эти растения, Моне позволил им жить дальше как захочется. Результатом стало поразительное изобилие и пышность.
– Я сажаю ради цвета, – объяснял Моне. – Тут у меня есть одуванчики и тюльпаны, мальвы и маргаритки. Подсолнухи. Всевозможные однолетники. В конце лета появляются настурции и полностью закрывают тропу. И еще друзья привозят мне что угодно, всякие редкости из разных уголков света; и я для всего нахожу место.
Это буйство красок занимало почти гектар.
– Как жаль, что с нами нет мамы! – воскликнула Мари.
– Пусть приезжает в следующий раз, – великодушно предложил художник.
Мари подумала, что если она когда-нибудь воспользуется приглашением, то надо не забыть привезти в подарок какое-нибудь диковинное растение.
Они побродили среди цветов, обсуждая увиденное.
– Я рисую растения, – делился Моне с Марком и Хэдли. – Нарисованное я продаю, а на полученные деньги покупаю еще растения. Полагаю, это такой безобидный вид сумасшествия. – Он обернулся к тете Элоизе. – Хотите посмотреть мой пруд?
– С удовольствием!
Для этой цели им пришлось выйти через маленькую калитку в глубине сада. Затем тропа пересекала местную железнодорожную ветку.
– Станции здесь нет, – сказал Моне, – но поезда время от времени бывают, так что надо быть осторожным при переходе через рельсы. – И он предложил тете Элоизе руку.
Оказавшись по другую сторону рельсов, они зашли на еще один участок, совершенно непохожий на первый.
– Мы арендовали дом несколько лет, прежде чем я смог купить его, – рассказал своим гостям Моне. – А пять или шесть лет назад мне удалось приобрести еще и этот участок. По нему протекает ручеек, и поэтому я задумал устроить здесь пруд. И вот, – гордо объявил он, – результат.
Если
Пруд окаймляли ивы и другие изящные кустарники, по его поверхности плавали водяные лилии. А в самом узком месте над водой выстроили изогнутый деревянный мостик в японском стиле. На первом участке гости любовались цветами. Здесь же взгляд притягивали кувшинки, разбросанные по мягкому жидкому зеркалу пруда среди отражений ветвей, листьев, цветов и неба с облаками в вышине. Парижские визитеры взошли на мост и стали молча смотреть вниз.
– Пруд мы начали делать в девяносто третьем, – сказал Моне. – Но приходится долго ждать, пока все вырастет. Природа учит нас терпению. Писать здесь я смог только с девяностого седьмого года.
– Мне кажется, такой пруд может стать наваждением, – заметил Марк.
– Я всегда писал свет, падающий на объект – на здание, поле, стог сена. Тут все иначе. Тут другой цвет. И вы правы: вода притягивает. Она абсолютно примитивна. Загадочна. Думаю, я буду писать эти кувшинки до самой смерти.
Они медленно тронулись в обратный путь. Возле железнодорожной ветки Моне опять предложил тете Элоизе руку. Следуя его примеру, Хэдли подставил руку Мари, и она оперлась на нее. И поскольку раньше она никогда еще не прикасалась к Хэдли, ее пронзило какое-то острое чувство, так что она невольно задрожала.
– Что с вами? – спросил он. – Вы в порядке?
– Да. Просто боюсь поездов. Когда я была маленькой, мне снились кошмары о том, как я застреваю на путях.
Что за ерунду она несет? Не примет ли он ее за круглую дурочку?
– А я боялся медведей гризли. – Крепко взяв ее под руку, американец ухмыльнулся. – Ни с одной стороны поезда нет. Предупредите меня, если увидите медведя.
В целости и сохранности переведя Мари через рельсы, Хэдли отпустил ее руку, и она едва слышно выдохнула.
– Для вас это такое облегчение? – с участием осведомился американец. – Нам лучше держать вас подальше от железной дороги.
Когда они шли через сад к дому, Мари ощущала, как солнце печет ей голову.
В доме Моне было две студии. Первую устроили в бывшем сарае, и там художник показал гостям некоторые из своих работ, в том числе пейзаж с японским мостиком, над которым он еще трудился. Вторая студия была более просторной. Там великий мастер сказал Марку:
– У пруда вы говорили, что он может стать наваждением. Я признаюсь, что в последнее время все мои мысли поглощает мечта об одной затее. Это будет огромная комната, круглая, и по всему периметру – панели с изображением кувшинок, плавающих в воде, и, возможно, намек на облака. В этой комнате зритель будет полностью погружен в голубой цвет. Я говорю «голубой», но, конечно же, имею в виду тысячу цветов, которые смешиваются и ведут себя как растения в саду. Потому что когда цвета взаимодействуют, они создают новые цвета, которые человек доселе не видел или не знал, что видел.