Париж

Резерфорд Эдвард

– Должен признаться, я очень надеялся, что он станет добиваться твоей руки, – честно сказал отец. – И пока думал, что это возможно, не искал с должным усердием других кандидатов.

– Мы оба будем искать их, папа, – утешила она его.

– И тот, кого мы найдем, станет счастливым человеком, – ответил он, целуя ее в макушку.

– Мари, мне дали очень важное поручение, – сказала ей тетя через несколько дней. – Американский друг твоего брата хочет познакомиться с Моне. Марк утверждает, что Хэдли только об этом и мечтает.

– Но говорят,

что Моне почти никого не принимает, – возразила Мари, – и наотрез отказывается видеть незнакомцев.

Прошло уже много лет с тех пор, как великий живописец удалился в тихую деревушку Живерни, что лежала в восьмидесяти километрах от Парижа, на границе Нормандии. На какое-то время он обрел там покой. Но постепенно молодые художники стали совершать в Живерни настоящие паломничества, чтобы увидеть своего кумира, а потом образовали там постоянную колонию. В результате Моне был вынужден закрыть для посещений двери своего дома, чтобы иметь возможность спокойно работать.

– Я знаю кое-кого в Париже, кто мог бы испросить для нас особое разрешение, – с улыбкой сказала тетя. – Завтра я за тобой заеду.

До улицы Лаффитт от квартиры Бланшаров было не более десяти минут ходу: мимо колонного фасада церкви Мадлен и мимо Оперы, и вот слева начиналась уже нужная улица, прямая и узкая. Эта скромная городская артерия на пути к северу пересекала другие, куда более значительные магистрали с громкими названиями: бульвар Османа, улица Россини, улица Прованс, улица Лафайет, улица Виктуар. Но при всей своей скромности улица Лаффитт тоже была знаменита: здесь располагались лучшие художественные галереи Парижа.

Две дамы пересекли бульвар Османа и сразу увидели поджидающих их Марка и Хэдли. Через несколько минут они уже были в галерее.

Месье Поль Дюран-Рюэль уже отметил свое шестидесятилетие, хотя выглядел лет на десять моложе. Это был щеголеватый мужчина с усиками и приветливым лицом, а как только он заметил тетю Элоизу, его глаза вспыхнули радостью.

– Моя дорогая мадемуазель Бланшар, добро пожаловать.

Тетя Элоиза быстро познакомила всех друг с другом:

– Моя племянница Мари уже бывала здесь, Марка вы знаете, как я думаю, а это месье Хэдли, наш американский друг, который приехал в Париж изучать искусство.

В то время не проводилось никакой выставки, но на стенах висели картины художников, которых поддерживала галерея. Все двинулись по залу, осматривая полотна, и Дюран-Рюэль завел любезную беседу:

– Ваша семья по-прежнему владеет домом возле Барбизона?

– Да, в Фонтенбло.

– При моем отце, – пояснил коллекционер, обращаясь к Мари, – ваша тетя покупала у нас художников барбизонской школы. Если не ошибаюсь, у нее есть целых два Коро. А потом, когда он стал продвигать импрессионистов, как мы сейчас их называем, ваша тетя стала одной из наших первых покупателей.

– Расскажите молодежи, как это начиналось, – попросила тетя Элоиза.

– Первую выставку импрессионистов провели вовсе не во Франции, – без лишних слов приступил к рассказу Дюран-Рюэль. – Во время осады Парижа немцами в семидесятом году я сумел выбраться из города и уехал в Лондон. Моне, Сислей и другие

в то время работали именно там. Я познакомился с ними и пришел в такой восторг от их картин, что организовал выставку в Лондоне на Нью-Бонд-стрит. Уже позднее мы стали показывать импрессионистов здесь, в Париже. И над нами смеялись. Говорили, что мы сумасшедшие. Но ваша тетя, одна из немногих, видела свет истины. Она покупала картины кисти Моне, Ренуара, Писсарро, Берты Моризо, американки Мэри Кассат…

– Это вы, месье, первым отважились привезти импрессионистов в Нью-Йорк, – вставил Хэдли.

– Благодарю, – кивнул Дюран-Рюэль. – Не могу не похвалить ваш прекрасный французский. Да, это верно, мы открыли в Нью-Йорке галерею, однако американские коллекционеры удивительно быстро прониклись к импрессионистам любовью, гораздо быстрее, чем французы, должен сказать. – Он повернулся к тете Элоизе. – Но теперь у вас самой собралась богатая коллекция. Где вы разместили ее?

– У себя в квартире. Конечно, пришлось вешать картины в разных комнатах. Большинство моих гостей даже не знают, что это за полотна. – Она переменила тему. – Я пришла просить вас об одолжении.

– Весь внимание.

– Наш друг Хэдли хотел бы посетить Живерни, и я подумала, что мы все могли бы поехать с ним. Я знаю, что Моне осаждают люди, на разговоры с которыми у него нет времени, но я подумала, что если бы вы согласились представить ему нас…

– С огромным удовольствием. Я скажу, что вы были одной из первых, кто приобрел его работы – он любит, чтобы его покупали, знаете ли! – и что у вас есть картины всех его друзей. Тогда он будет рад встретиться с вами. Если вы несколько минут погуляете по галерее, я сразу же напишу письмо. – И он исчез в кабинете.

Мари слушала эту беседу как зачарованная. Она всегда знала, что ее тетя утонченный и сведущий человек и что она собирает предметы искусства, но никогда не предполагала, насколько глубок ее интерес к живописи.

– Мне нужно получше рассмотреть картины в вашей квартире, – шепнула она тете.

Тем временем Марк и Хэдли ходили от одного полотна к другому, но потом Мари заметила, что американец замер на месте и стоит так уже несколько минут.

– Давайте посмотрим, что так поразило месье Хэдли, – предложила она тете.

Это было изображение вокзала Сен-Лазар, если смотреть на него с моста. Над рельсами вздымались клубы пара – вся картина дышала жизнью. Хэдли впился в нее глазами, забыв обо всем на свете. Дамы встали рядом с ним, и так и застал их Дюран-Рюэль, вернувшийся к ним из кабинета.

– Это должно помочь, – сказал он, вручая тете Элоизе письмо. Он посмотрел на картину, вызвавшую такой интерес. – Вам нравится? – спросил он Хэдли.

– Я влюбился в нее с первого взгляда, – ответил тот.

– Многие художники писали Сен-Лазар, в том числе и Моне, но эта картина принадлежит кисти Норберта Гёнётта. Он запечатлел этот вокзал по меньшей мере трижды, каждый раз при разном освещении. – Дюран-Рюэль помолчал. – Как ни прискорбно, около четырех лет назад он скончался. Ему только-только исполнилось сорок. Огромный талант… Такая потеря. – Выждав некоторое время, он добавил: – Картина продается.