Парижане и провинциалы
Шрифт:
Этот вздох заставил Мадлена поднять глаза.
— О чем ты думаешь? — спросил он своего друга.
— Я вспоминаю о тех прекрасных днях, которые более никогда не вернутся, — ответил г-н Пелюш, пытаясь придать своему голосу и лицу меланхолическое выражение.
— Но почему же эти прекрасные дни больше не вернутся?
— Ведь земли, где мы совершали наши подвиги, перешли в чужие руки.
— Как видишь, у нас осталось их еще достаточно, чтобы наполнить дом дичью и поделиться ею с нашими друзьями.
— Но ведь там мы встретимся с людьми, которых не должны более видеть.
— А почему ты больше не должен
— После того, что произошло?
— А что произошло? — спросил Мадлен. — Молодой человек, красивый, добропорядочный, безупречного поведения, считавший себя богатым, полюбил твою дочь и был любим ею. В тот час, когда ему предстояло жениться на ней, то есть когда должно было исполниться его самое заветное желание, он узнал, что состояние, которое, по его мнению и мнению всех кругом, было его собственностью, принадлежит другому. Ему было достаточно сказать одно слово, чтобы сохранить его целиком, подать один знак, чтобы у него осталось хотя бы половина. Однако он не сказал этого слова, не подал этого знака и принес свое счастье в жертву чрезмерной щепетильности. Но где, черт возьми, ты видел, чтобы чрезмерная щепетильность служила поводом, чтобы не встречаться с людьми?
— О! Я не отрицаю, что господин Анри — человек достойный во всех отношениях. И в ту минуту, когда ты входил в эту дверь, я как раз говорил госпоже Пелюш… Что я говорил тебе, Атенаис?
— Такое, что излишне повторять в присутствии вашей дочери.
— Почему же, — возразил Мадлен, — излишне повторять в присутствии Камиллы, что она подарила любовь человеку, достойному ее во всех отношениях? Ну так я вам говорю, что вы встретитесь вновь и что вы будете несказанно рады этой встрече.
— Я, разумеется, со своей стороны… Я не имею ничего против господина Анри, и если только случай сведет нас…
— Да, — заметила Атенаис, — но пускай он не слишком рассчитывает на подобный случай.
— Хорошо, — сказал Мадлен, — я приглашаю вас всех через полгода на открытие сезона охоты ко мне на ферму.
— Но, — произнес г-н Пелюш, — ведь земли больше не принадлежат господину Анри. Где же мы будем охотиться?
— Сначала на плоскогорье, где я убил всех этих куропаток, этих кроликов и этого фазана, а потом и на всех других землях. Они совсем не обязательно должны принадлежать господину Анри, чтобы я и мои друзья имели возможность охотиться на них.
— Я надеюсь, господин Пелюш, — произнесла Атенаис самым язвительным тоном, — что вы не позволите вашей дочери вновь встретиться с этим молодым человеком.
— О отец… — прошептала Камилла, умоляюще складывая руки.
— Пусть время само рассудит, госпожа Пелюш, — заметил Мадлен. — Благоразумный человек никогда не связывает себя обязательствами ни за, ни против, если речь идет о будущем. А сейчас, — продолжил он, — мне надо сделать кое-какие покупки, не ждите меня раньше ужина.
Затем, обращаясь к г-ну Пелюшу, он спросил:
— Станция наемных кабриолетов по-прежнему находится в арке ворот на улице Сент-Оноре?
— Прекрасно! — пробормотал Пелюш. — Он собирается взять наемный кабриолет, когда вполне можно довольствоваться экипажем за двадцать пять су, и это разорившийся человек!
— Во-первых, дорогой мой Пелюш, разорен Анри, а вовсе не я. Я вернул себе двадцать тысяч франков, которые мне были должны и на которые я уже не рассчитывал; ты видишь, что мое состояние, напротив, увеличилось на треть. Кроме того, в наемном кабриолете я сделаю все свои покупки за один день, в то время как в экипаже за двадцать пять су на это потребовалось бы три дня: как видишь — твои расчеты неудачны. И наконец, мой дорогой Пелюш, — добавил Мадлен, взяв в кармане пригоршню золота, — даю тебе слово, что, как я приехал в Париж с моими деньгами, так и вернусь домой с ними же, поскольку, вероятно, не потрачу того, что взял с собой.
И, сказав это, Мадлен раскрыл под самым носом у г-на Пелюша ладонь, на которой лежало пятнадцать или восемнадцать сотен франков наполеондорами и луидорами.
Странное дело! Какими бы богатыми ни были люди, работающие с бумагами, даже если через их руки проходит в день простых векселей на сто тысяч франков, вид золота всегда производит на них впечатление.
Господин Пелюш склонился перед золотом Мадлена и замолчал.
Однако, когда Мадлен вышел, он, повернувшись к г-же Пелюш, сделал головой и плечами движение, как бы говорившее: «Ты видишь!»
— Разумеется, — поняв мужа, ответила Атенаис. — Он проматывает свой капитал, а когда он его промотает, то прибежит к вам за помощью.
— О сударыня! — пробормотала Камилла. — Мне думается, мой крестный слишком горд, чтобы просить милостыню у кого-либо.
— Сударыня, — в свою очередь заявил г-н Пелюш, — я не знаю, проматывает ли мой друг Мадлен свой капитал или свои доходы, но одно я знаю точно: если бы не он, то вы, весьма вероятно, лишились бы супруга, а Камилла — отца. Он спас мне жизнь, и в этот день я сказал ему: «Мадлен, касса „Королевы цветов“ отныне твоя касса». И если он пожелает взять оттуда разумную, понятное дело, сумму, то под расписку он ее получит.
— О отец, мой добрый отец! — вскричала Камилла.
В то время как семья Пелюш вела этот спор, предметом которого он являлся, Мадлен отправился на улицу Сент-Оноре, где взял напрокат кабриолет за почасовую оплату, несмотря на совет своего друга Анатоля по поводу бережливости.
Сначала он велел отвезти себя к ратуше. Здание ее как раз в это время почти полностью перестраивали, ремонтируя сразу три стены из четырех.
Он остановил кабриолет около ограды и вышел.
Множество рабочих обтесывали камень. Мадлен подошел к ним и убедился, что это был тот самый камень, который называли «королевский известняк»; однако этот материал, находившийся перед его глазами, был с менее плотным зерном, чем его собственный, а следовательно, и менее красивым. Мадлен завязал разговор с человеком, руководившим работами, и ему не составило труда выдать себя за государственного служащего. Поскольку его выдумка сработала, Мадлен без особых хлопот оказался по другую сторону ограждения.
Там он нашел архитектора.
Это был славный малый по имени Лезюер.
Мадлен отрекомендовался Лезюеру как человек, способный поставить ему королевский известняк лучшего качества и по более дешевой цене, чем тот, который архитектор использовал в данное время.
Архитектор с сомнением покачал головой.
— Сколько вы платите за ваш камень? — спросил Мадлен.
— Сорок пять франков за кубометр, с доставкой в Париж, — ответил архитектор.
— А если вам предложат более красивый камень, чем этот, по сорок три франка?