Пароль — «Брусника»(Героическая биография)
Шрифт:
Не один раз посылала она девочку, чтобы передать нужному человеку донесение или листовки, отправляла ее на явочные квартиры, чтобы предупредить кого-либо или сообщить что-то срочное. И каждый раз, пока Тома не возвращалась домой, время это было для Марии хуже жесточайшей пытки. Сколько было передумано, сколько пережито страха и волнений за эти горькие минуты, наверное, трудно вместить в годы. Часто Мария говорила себе, что это последний раз, но наступал следующий раз, когда это было НАДО, и никто другой, кроме этого бесконечно дорогого для Марии человека,
И снова шла в любую погоду девочка в стареньком пальтишке, шла, несмотря на усталость и на то, что каждый ее неверный шаг мог привести к смерти, и Мария прекрасно знала об этом, и знала она еще то, что, если понадобится, то она снова пошлет свою дочь, потому что иначе сейчас она не сможет поступать…
«Пусть думают, что я жестокая мать, — горько размышляла Мария, — но как я могу требовать жертв от других, если сама не буду безжалостна к себе. Нельзя иначе… А может быть, можно? Нет, нельзя!» Мария тряхнула головой, как бы отгоняя от себя мучительные мысли, возвращаясь к разговору об автомате.
— Рисковать зря нечего, — спокойно сказала она, — но без риска тоже не обойдешься. Будем действовать по обстановке. Но тебе, Рафа, надо быть поосторожнее, а то ты иногда сначала делаешь, а потом думаешь…
Рафа смущенно промолчал. Он хорошо знал свой горячий, неуравновешенный характер, свою нетерпимость к подлости, знал и боялся, что может не выдержать и сорваться.
— Вижу, ты все понял, Рафа, — спокойно продолжала Мария, — задача твоей группы прежняя, очень нужны медикаменты и оружие. И последнее. Прочтите, — сказала она как-то торжественно и протянула Бромбергу сложенную пополам бумагу.
— Читай вслух, — попросила Галя Липская.
— «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, верный сын героического белорусского народа, — негромко начал Рафа, — присягаю, что не пожалею ни сил, ни самой жизни для дела освобождения моего народа от немецко-фашистских захватчиков и палачей и не сложу оружия до тех пор, пока родная белорусская земля не будет очищена от фашистской погани.
Я клянусь строго и неуклонно выполнять приказы своих командиров и начальников, строго сохранять воинскую дисциплину и беречь военную тайну.
Я клянусь за сожженные города и деревни, за кровь и смерть наших жен и детей, отцов и матерей, за насилия и издевательства над моим народом, не останавливаясь ни перед чем, всегда и всюду смело, решительно и безжалостно уничтожать немецких оккупантов.
Я клянусь всеми путями и средствами активно помогать Красной Армии повсеместно уничтожать фашистских палачей и тем самым содействовать быстрейшему и окончательному разгрому кровавого фашизма.
Я клянусь, что скорее погибну в жестоком бою с врагом, чем отдам себя, свою семью и белорусский народ в рабство кровавому фашизму.
Слова моей священной клятвы, произнесенные перед моими товарищами партизанами, я подтверждаю собственноручной подписью и от этой клятвы не откажусь никогда.
Если же по своей слабости, трусости или
Рафаэль читал партизанскую клятву, и все присутствующие понимали, что он приносит присягу на верность Родине.
Наступило молчание. Мария первая нарушила его.
— Так вот, за оружием и медикаментами к тебе придут от тети Нюры. А клятву спрячь получше и дай почитать своим ребятам.
— Все сделаем, — заверил Черную Рафа.
Попрощавшись, Мария ушла. Она не стала говорить товарищам, что это задание подпольного райкома, а от «тети Нюры» придут из партизанского отряда капитана Николая Никитина, с которым Мария тоже была связана. Наступит время — сообщит членам группы все, что необходимо.
Мария шла домой и размышляла о том, как мудро решило наше правительство, призвав всех советских людей, оставшихся в оккупированных районах страны, на борьбу с врагом.
Совсем недавно она узнала, что есть специальное постановление ЦК ВКП(б) от 18 июля 1941 года «Об организации борьбы в тылу германских войск». В нем так и говорилось: «Для улучшения руководства партизанским движением Центральный Комитет обязал партийные комитеты заблаговременно организовать подпольные партийные и комсомольские ячейки из числа опытных, боевых и до конца преданных нашей партии, лично известных руководителям парторганизаций и проверенных на деле товарищей». Конечно, Осипова не помнила всего обращения наизусть, но смысл его запал ей в душу, и сейчас, торопясь по немноголюдным улицам домой, где ее ждала Тамара, она мысленно прикидывала, что ею лично уже сделано для этой борьбы.
— К тебе какие-то люди приходили, — встретила Марию дочь. — А тетя Лида так плакала и кричала…
Осипова, не раздеваясь, пошла в комнату соседки.
Теперь Лида Дементьева жила только со своим младшим сынишкой Геной: муж был на фронте, а старший Толя вместе с Марииным Юрой в эвакуации.
— Что случилось? — спросила Мария с порога.
— За тобой немцы приходили. Кто-то им донес, что ты комиссар. Ну уж тут мы все постарались доказать, что это ошибка. Не только я плакала, но и другие соседки тоже. Сама знаешь, заплакать сейчас нетрудно. Видно, поверили: покрутились, покрутились, взяли у меня вышитую дорожку, что на комоде лежала, и ушли. Так что будь поосторожнее.
Мария слушала ее рассказ, и так ей было странно слышать, что ее, Марию Борисовну Осипову, дочь простого рабочего со стекольного завода, называют комиссаром. Она привыкла, чтобы комиссарами называли легендарных людей, вошедших в историю Советского государства. И само слово такое значительное: «комиссар», а тут, оказывается, ее удостоили такой чести. Значит, в представлении фашистов каждый коммунист — комиссар. «Ну что же, постараюсь соответствовать!»
— Спасибо, Лидочка, — Осипова обняла соседку, ласково погладила ее по светлым волосам. — Конечно, постараюсь быть поосторожнее, а там видно будет…