Пароль — «Брусника»(Героическая биография)
Шрифт:
Так продолжалось до тех пор, пока однажды Николай Николаевич не увидел объявление, вывешенное на видном месте. Вот что оно гласило:
«В г. Минске перерезан немецкий военный кабель, за это расстреляно 50 человек заложников. В дальнейшем за каждый перерезанный кабель будет расстреляно 100 человек».
Кречетович дважды перечитал лаконичный текст и решил, что больше действовать в одиночку он не будет, надо идти в Минск, чтобы найти кого-нибудь из тех, кто активно борется с оккупантами. Но прийти просто так, с пустыми руками, тоже не хотелось, надо было подготовиться. Правда, за это время Кречетовичи
Но сдержать данное слово не удалось: нельзя было не давать лекарство нашим военнопленным, которых гнали через деревню.
Невозможно было смотреть без боли на колонны людей, которые шли, с трудом волоча ноги, в изодранной, белой от пыли и пота одежде. Люди шли с непокрытыми головами под безжалостным солнцем, которое ярко освещало их заросшие щетиной лица и запавшие глаза. Среди них было много раненых, забинтованных черными от грязи повязками; они едва переставляли ставшие свинцовыми ноги. Если кто-нибудь из них не выдерживал и падал, то его тут же приканчивал конвоир, не заботясь о том, что очередь из автомата скашивает и других, идущих рядом…
На все это нельзя было смотреть спокойно, и люди старались делать все возможное, не думая о том, что оказанная пленным помощь может стоить жизни им самим.
Однажды, когда на глазах у Кречетовича пристрелили раненого пленного, Николай Николаевич не выдержал.
— Я не могу больше бездействовать, — твердо сказал он. — Сегодня же иду в Минск, свяжусь там с людьми… А тебе, Леля, лучше всего остаться с Людой здесь в деревне. В Минске тебя многие знают, опасно…
Он не объяснил жене, почему опаснее быть в городе, где ее знают, но Елена и так поняла: здесь, в деревне, она выдавала себя за грузинку, и ей верили. А в Минске, где фашисты уже создали гетто, евреи не могли жить вне его. Тем, кто укрывал евреев, грозила смерть.
Николай ушел, а Елена еще долго стояла во дворе, смотрела на все уменьшающуюся фигуру мужа и думала свою невеселую думу: увидятся ли они еще когда-нибудь?..
Кречетович вошел в город незамеченным. Он медленно брел по знакомым местам и не узнавал их. Всюду, где совсем недавно были улицы с зелеными дворами и' аккуратными домами, теперь громоздились груды кирпичей. Руины, руины, руины без конца. Они отличались друг от друга только количеством битого кирпича и чудом державшимися стенами, с которых слепыми глазами смотрели на редких прохожих окна с выбитыми стеклами. И всюду пепел, покрывший серой мягкой пеленой мертвые развалины. При каждом порыве ветра пепел поднимался в воздух и снова оседал, запорашивая, как снегом, все вокруг.
Кречетович пошел к Злоткиной, не заходя в свой дом. Он даже и не знал, было ли цело само здание, где когда-то (полтора долгих месяца прошло с тех пор) была его квартира. Ему не терпелось найти людей, уже начавших борьбу против гитлеровцев. Франтишка была дома. Она не удивилась, увидев Кречетовича. Не удивила ее и цель визита.
— Как Елена, как дочка? — только и спросила она.
— Живы, — ответ был лаконичен. Кречетович сразу же приступил к делу. — Послушайте, Франя, мне очень нужно связаться с подпольщиками. Помогите мне, — попросил Кречетович.
— Подождите здесь, а я схожу узнаю. Только никуда не уходите, я скоро вернусь.
Франтишка направилась домой к Осиповой. Дверь открыла соседка Лида.
— Марии нет, — сразу с порога объявила она, — и неизвестно, когда будет.
— Скажите ей, пожалуйста, что приходила Франя, — попросила Злоткина, — и что она мне очень срочно нужна. Я буду сегодня дома ее ждать, а если она не сможет, то завтра в четыре часа на Бетонном мосту. Только обязательно передайте.
Лида обещала. В этот вечер Черная так и не появилась, напрасно ждали ее товарищи.
Утром Франтишка заторопилась на работу в больницу, договорившись с Кречетовичем, что они встретятся в четыре часа на Бетонном мосту. К назначенному часу туда же пришла и Мария. Франтишка распрощалась и ушла, а Кречетович и Осипова медленно пошли по улице.
Николай Николаевич вкратце рассказал о том, что он делал, и попросил Марию связать его с кем-нибудь из подпольщиков.
— Считайте, что вы уже связаны, — улыбнулась Черная.
— Тогда дайте мне задание. Я не могу больше оставаться в стороне.
Мария помолчала немного.
— Хорошо бы вам устроиться в городскую управу, — сказала она.
Кречетович даже изменился в лице.
— Работать в управе?! Как я буду людям в глаза смотреть! Я честный человек…
— Это очень надо для дела, — мягко прервала его Мария. — А вы для работы в управе весьма подходящая кандидатура.
Некоторое время продолжалось молчание.
— В качестве кого устраиваться? — наконец спросил Кречетович.
— Не надо отказываться ни от какого предложения. Самое главное — это стать там служащим, а потом разберемся… Связь с вами я буду поддерживать сама, а если понадоблюсь срочно, сообщите Злоткиной. Она меня найдет.
Они расстались, пожав друг другу руки, и каждый пошел в свою сторону. Осипова вспоминала свой разговор с Кречетовичем и пришла к мысли, что в ее группу вошел стоящий человек. «Как я буду людям в глаза смотреть? — мысленно повторила она слова Николая. — А как же мне и многим другим приходится лгать и изворачиваться? Ничего не поделаешь — так надо до поры до времени».
Она так была погружена в свои мысли, и от них лицо ее стало настолько решительным и суровым, что шедший ей навстречу немец остановил ее.
— Подойди сюда, — позвал он ее по-немецки. — Документы.
Льстиво заулыбавшись, Мария протянула немцу свой паспорт и справку, что она работает на железной дороге. Придраться было не к чему, и немец неохотно отпустил ее.
— Проваливай побыстрее, — грубо сказал немец.
— Спасибо, господин офицер, — подобострастно поклонилась Мария.
«Вот посмотрел бы ты сейчас на меня, — продолжала она свой мысленный разговор с Кречетовичем, — и понял бы кое-что. Ничего, поживет немного в городе — разберется».