Пароль остается прежним
Шрифт:
— Стоп! — приказал Мансуров.
Микаелян резко затормозил.
Когда пыль рассеялась, шофер увидел, что кто-то, не дожидаясь остановки поезда, спрыгнул с платформы и побежал к газику.
— Женщина! — удивился Микаелян.
Она бежала неуклюже: приземистая, тяжелая.
— Давай навстречу! — распорядился Мансуров.
Газик рванулся вперед.
— Так это же Ефремова!—узнал Микаелян.
— Останови.
Женщина, задыхаясь, подбежала к газику и навалилась на дверцу кабины. Скуластое лицо ее было искажено. Сухие губы дрожали. Пальцы вцепились в борт машины и, казалось, нет силы, которая могла бы их оторвать.
— Где...— она задыхалась.— Где? — голос глухой.
— Успокойтесь,— произнес Мансуров, пытаясь открыть дверцу, за которую держалась Ефремова.
— Где мой муж? — Он прочел на ее лице отчаяние.— Что вы с ним сделали?
— Да вы успокойтесь,— растерялся Мансуров.
Глаза ее налились гневом.
— Кто позволил?... Я спрашиваю: кто позволил?!
— Успокойтесь. Мы должны были проверить,— неожиданно для себя стал оправдываться Мансуров, будто он задержал Ефремова.
— Ах, проверить! — она словно впечатывала слова.— Его проверить... А вы... а ты...— голос ее гремел: — Ты знаешь, что такое Освенцим, или что такое Дахау?.. Знаешь, что такое селекция?! — Глаза жалят: — Зубы у тебя целы? Ребра целы? Легкие не отбиты?!
Микаелян почувствовал, как холодок прошел по спине.
— Где он? — наседала Ефремова.— Сейчас же везите меня к нему!
Мансуров побледнел: не часто приходилось видеть такое отчаянное горе...
Ефремову принял майор Серебренников Полковник Заозерный все еще был занят изучением документов задержанного агента. Капитан Ярцев остался с нарушителем границы.
Серебренников был в курсе дела. Ярцев доложил, что Ефремов, по его словам, некоторое время ехал за станками. Он, как известно, оказался в поезде без ведома главного кондуктора и решил поставить его в известность. Но перешагнуть с платформы на платформу в темноте не рискнул и вернулся в тамбур.
Старший лейтенант Мансуров тоже разобрался. Оказывается, наряд проверил поезд и, разрешив отправление, перешел на другую сторону полотна, остановившись между третьей и четвертой платформами. Пограничники видели, как кто-то прыгнул в последний тамбур. Они не сомневались, что это Ахмедов, и спокойно вернулись на КПП. Мансуров влепил наряду по пять суток ареста за беспечность.
Всё складывалось в пользу Ефремова.
...Женщина увидела Серебренникова.
— Товарищ майор! — подалась ему навстречу. Как хорошо, что вы здесь! — И сразу заговорила о муже:—Он честный... Честный... Только всего боится. Думает, что не верят... Это так страшно... Я говорю: чего боишься?.. А он боится... Всех боится...Наконец, отходить стал. И вдруг...
Она отстранила стакан, который ей протянул Серебренников. Спросила с болью и обидой:
— За что его?
— Успокойтесь,— сказал Серебренников.
— Он честный! — твердо повторила она, сверкая сухими глазами.— Поверьте!
— Конечно,— согласился Серебренников.— Только зачем было ехать домой ночью? — О нарушении границы и подозрении, которое в связи с этим падало на Ефремова, он ничего не сказал.
— Ночью? — машинально переспросила она.
— Даже если торопишься на семейный праздник,— добродушно сказал Серебренников.
— Праздник? — глаза Ефремовой расширились.— Какой праздник?
— День вашего рождения.
Она некоторое время оторопело смотрела на него, и вдруг по щекам хлынули слезы.
— День рождения! — повторила она, счастливо улыбаясь.— А я завертелась.— Доверчиво сообщила Серебренникову:
— Вот день рождения всех детей помню. А свой...— Из груди вырвался вздох облегчения.— Так вот почему он приехал! А я думала: что случилось?.. Прихожу домой. Только что был, говорят, с пограничниками...
Она смеялась сквозь слезы.
Микаелян увез Ефремовых в поселок.
Мансуров угрюмо смотрел вслед: и всё-таки он не верил Ефремову.
А еще через некоторое время заставу покинул Ходжиев.
РУКИ ПИАНИСТА
На столе подполковника государственной безопасности Шилова лежали части разборного шеста, паспорт, командировочное удостоверение, аккредитив, облигации трехпроцентного выигрышного займа и деньги, принадлежавшие нарушителю.
При помощи лупы подполковнику Шилову удалось обнаружить, что в паспорте заменена фотография. На гербовой печати буквы «А» в слове «Управление» и «Л» — «Милиция» были сдвинуты и подправлены тушью. Облигации и деньги не поддельные. Аккредитив — тоже.
На первом же допросе задержанный решил говорить правду:
— Моя настоящая фамилия Абдусаломов. Рахматулло Абдусаломов.
Шилов включил магнитофон.
Полковник Заозерный молча сидел в углу кабинета. Ему тоже кое-что еще надо было выяснить.
Нарушитель закрыл лицо руками, и потому голос его доносился будто издалека.
— Я должен был перейти границу,— сказал он, подтвердив свой агентурный номер,— и затеряться среди местного населения.
Он волновался и не договаривал слова:
— Я хочу, чтобы вы мне пове... Я все расскажу, чтобы вы поверили... Я понимаю: теперь мне трудно пове... Я не сразу решился говорить правду. Но вы узнаете мою историю, поймете, что я хотел, и пове...
Шилов придвинул к нему стакан с водой. Абдусаломов справился с волнением и, снова закрыв глаза, наверное для того, чтобы сосредоточиться, приступил к рассказу.
Родился Абдусаломов в Туркмении. Отец— узбек. Работал чайханщиком. Мать—туркменка. Умерла при родах. Кроме младшего — Рахматулло — в семье было шестеро дочерей. Что он может сказать о них? Все замужем, имеют детей. Отец снова женился, и он ушел к сестрам. Когда было шестнадцать лет, началась война. Весной сорок четвертого года призвали в армию. Двадцатого июля под Гродно гитлеровцы предприняли контрнаступление, и он попал в плен.
Войска второго Белорусского фронта, отразив контратаку, стремительно заняли Белосток. На западном берегу Свислочи, где был создан мощный оборонительный рубеж и завязались ожесточенные бои, Абдусаломова вместе с другими пленными погрузили в эшелон и отправили в Германию.