Пароль остается прежним
Шрифт:
Пулатов опускает голову.
— Ну, я-то ладно... Я всё понимаю... А как Елене сказать, кто такой Горский?
Опять звонит телефон.
Заозерный — у палатки геологов.
— Выезжайте в Оленью балку, майор,— говорит он.— Проработайте след!
Серебренников понимает: отсюда до Оленьей балки минут на тридцать меньше, чем от палатки геологов.
— Тревожных в машину!—приказывает он.
— Есть!— Пулатов называет дежурному фамилии пограничников.
— Бородуля!— слышит Серебренников и думает: хорошо. Давно пришла пора проверить его в настоящем деле.
Он смотрит на часы:
— Две минуты на сборы!
Две минуты. Сто двадцать секунд...
Вот и всё время, которое отводится ему на свидание с сыном.
— Где Юрик?—стараясь сохранить спокойствие, спрашивает он Пулатова.
— В ленинской комнате. Позвать?
— Я сам.
Серебренников быстро идет в ленинскую комнату. Рывком отворяет дверь.
— Юрик!
Он сжимает сына в объятиях. Отталкивает и смеется. И снова прижимает к себе, целует к отталкивает.
— Так вот ты какой!
Юрий тоже улыбается.
— Ну, теперь мы постараемся больше быть вместе!— говорит Серебренников.
— Постараемся.
— Молодец, что приехал...
Серебренников хочет еще что-то сказать.Много сказать. Но часы неумолимо отстукивают секунды.
Серебренников говорит виновато:
— Мне, брат, пора. Ты подожди здесь. Я скоро!— Он смотрит на сына испытующим, долгим взглядом, словно хочет запомнить навсегда.
— Ну жди... А потом — к Витьке, Витька-то, Витька как обрадуется!..
Юрий растерянно смотрит вслед.
Дверь захлопывается.
Юрий слышит: отъезжает машина. Он срывается с места и выбегает во двор.
Никого...
Луна разошлась. Вокруг так светло, что хоть гаси фары.
За Реги-равоном асфальт. А вот и дорога, которую не миновать Горскому.
— Остановитесь!— приказывает Серебренников.
Он оставляет кабину и склоняется над асфальтом. Так и есть. На повороте — следы полуторки. Здорово гонит. Еще немного и занесло бы в кювет.
На этот раз Серебренников тоже едет в полуторке. Микаелян отвозил на исходный рубеж подразделение пограничников и заехал за ним в райком.
— Прямо!— говорит Серебренников Микаеляну, а сам забирается в кузов. Выигрывая время, на ходу ставит задачу пограничникам.
Сейчас дорога раздвоится. Он поедет дальше. Остальные сойдут здесь и возьмут перекресток под наблюдение. Дорога, описывая круг, пересекает Оленью балку и опять выходит к этому месту. Вправо до Оленьей балки— ближе. Не исключено, что Горский вернется сюда другой дорогой и попытается свернуть на пастбища. Стрелять по баллонам. Старший наряда — Бородуля.
— Есть!
Серебренников стучит по кабине.
Микаелян останавливает машину. Пограничники слезают. Бородуля почти сразу докладывает:
— Машина свернула вправо.
— Хорошо,— отвечает Серебренников и снова стучит по кабине:— Поехали вправо!
Бородуля стоит на дороге. На мгновение луна освещает его сосредоточенное лицо.
«Как знать,—думает Серебренников,—может быть, сейчас наступает та минута в жизни Бородули, о которой мы как-то говорили»...
Горский бросил машину и скрылся в камышовых зарослях. Это произошло так неожиданно, что «Буйвол» и Василий Васильевич потеряли его из виду.
«Буйвол» пробирался сквозь камыши, с трудом сдерживая ярость. Ориентировался на едва слышное похрустывание стеблей под ногами Горского.
Василий Васильевич старался не отставать.
Похрустывание прекратилось.
«Буйвол» остановился.
Тихо.
«Неужели ушел?»
Забыв об осторожности, «Буйвол» ринулся вперед. Кто-то дернул его за ногу. Падая, «Буйвол» выхватил пистолет.
— Лежи!
«Буйвол» узнал Горского.
Камыши поредели. До реки было рукой подать.
«Разделаюсь с Горским!»—подумал «Буйвол».
— Смотри!
«Буйвол» взглянул в ту сторону, куда показывал Горский, и увидел катер.
Горский хорошо знал Шарапова и Кошевника. От таких ребят не уйти!..
А катер застопорил мотор. Сигналит прожектором. Точка. Тире. Точка. Тире.
Заметили!
Горский ползет назад. «Буйвол» и Василий Васильевич — за ним.
Снова бежит полуторка по залитой лунным светом дороге. Горский мучительно думает: куда теперь?
Бородуля стоит на перекрестке. Хуже места не выберешь: кругом голо и светло.
— Двадцать метров вперед!— говорит он младшему наряда.— Окопаться и ждать. Без моего сигнала не стрелять.
Бородуля вспарывает песок саперной лопаткой. Будто на учении: спокойно, размеренно. И вдруг останавливается на взмахе.
По дальней дороге из Оленьей балки возвращается грузовик. Фары погашены, и его выдает лишь напряженная работа двигателя.
Бородуля смотрит в ту сторону, откуда вот-вот покажется машина.
Там, возле балки, звезды ярче. Они круто забирают вниз. У Бородули пересыхает в горле. А где-то, не очень далеко, торжествует река-граница:
— Бои-ишься ты, бои-ишься ты!..
Конечно, она помнит, как Бородуля первый раз шел в наряд. И звезды снижались, давили на него. И он не мог найти Большую Медведицу. И ноги наливались свинцом от страха. И он чуть не застрелил поверяющих — тоже от страха. И снова ходил на границу, и боялся реки, камышей, звезд — всего боялся!..
Но, конечно, знает она и кое-что другое про Бородулю. И первую пулю в мишени. И первую благодарность командира отделения. И запомнившуюся на всю жизнь беседу о солдатской храбрости. И случай в районном центре по дороге на почту, тоже запомнившийся на всю жизнь. И как после командования новобранцами впервые захотелось ответить: «Есть!» И глухую ночь в наряде, когда засекли самолет...