Партизаны Е.И.В.
Шрифт:
– Чего это они?
– Войну мне объявили.
– Нести вторую бутыль?
– Пожалуй, две...
Где-то перед рассветом скрипнула дверь спальни, и сидевший на кровати Аполлон Фридрихович повернул голову. Супруга...
– Чему обязан столь позднему визиту?
Как и водится в приличных семьях, чета Клюгенау спала раздельно, дабы не нарушать благочестие излишним... хм... Да и возраст, точнее, разница в нём. Согласитесь, в пятьдесят четыре года тяжело быть героем не только на войне. Особенно не на войне!
– Что делать, Аполлон?
–
– Ты уже придумал?
Аполлон Фридрихович с неожиданной теплотой, появившейся впервые за пять лет совместной жизни, провёл кончиками пальцев по щеке застывшей от нечаянной ласки жены:
– Манечка... то есть... да, мне не оставили выбора.
Звякнули детали разобранного для чистки многозарядного пистолета, и этот звук будто пробудил Манефу Полуэктовну:
– Нам не оставили выбора.
– Ты женщина, и не должна...
– Перед алтарём... помнишь? И в радости и в горе... Не спорь.
Только сейчас Клюгенау обратил внимание, что его супруга одета в мужское платье, и в тусклом свете ночника обрисовывается нечто, заставляющее сердце биться быстрее, а дыхание - стать прерывистым и горячим. Как же хороша. Право слово! Может быть, немного подождать с войной?
– Манечка...
Манефа Полуэктовна улыбнулась, отчего милые ямочки на щеках стали ещё соблазнительнее, но тотчас приобрела прежнюю серьёзность:
– Идём Аполлон, нас ждут великие дела!
Какие именно дела, супруга не уточнила, но нервный жест, которым стиснула рукоять висящей на поясе мужниной шпаги, недвусмысленно выказывал намеренья. Брунгильда! Нет, валькирия!
– Дорогая, в первую очередь нужно позаботиться об офицерских денщиках и ординарцах.
Манефа Полуэктовна небрежно отмахнулась:
– Я ещё с вечера велела отнести им мадеры. Много мадеры.
Едва слышный скрип половиц. Свет от горящих во дворе костров проникает в окна и отбрасывает на стены причудливые тени. Две фигуры в темноте... Одна в дурацком завитом парике, съехавшем набок, другая радует глаз (если бы было кому смотреть) приятными округлостями в нужных местах. Тишина. Тяжёлый запах, от которого становятся дыбом волосы и бежит холодок по спине.
Шёпот:
– Не старайся перехватить глотку, душа моя. Ты и так вся перепачкалась... Знаешь, сколько сейчас стоит новый сюртук?
– Но ведь закричат.
– Если всё сделать правильно, то никто не закричит. Пойдём, покажу.
Скрип половиц сменяется звуком открываемой на смазанных петлях двери. Торопливые, и в то же время мягкие шаги... Опять тишина. Что-то звякнуло...
– Вот видишь, шомпол в умелых руках как бы не надёжнее ножа или шпаги. Господина Граммона сама, или помочь?
– Сама. Обратил внимание на ухмылку этого мерзавца?
– Когда он говорил о государе-императоре?
– Нет, когда меня глазами раздевал.
– Вот сука...
– Аполлон...
– Прости, дорогая, это непроизвольно.
Французский капитан умер с улыбкой на лице. Неизвестно, что ему снилось, но спи спокойно, дорогой господин Граммон, так и не вернувший себе приставку "де". Извини, но ты сам начал эту войну.
Аполлон Фридрихович благодарил Господа, надоумившего когда-то Клюгенау-старшего перейти в православие из лютеранской ереси. Иначе он бы ни за что не построил в Кошёлкино каменную церковь. Не Господь, разумеется, а покойный Фридрих Иоганнович. Зато теперь за крепкими стенами не страшны французские пули, и с колокольни открывается замечательный вид на деревню. Да, замечательный вид... и возможность обстрела, разумеется.
Когда супруги пробрались в храм с десятком ружей и мешком боеприпасов, священник отец Сергий пришёл в ужас и долго не мог поверить в случившееся. Неужели вот эти люди, перепачканные кровью как мясники, и есть их набожные и благочестивые помещики?
Но Манефа Полуэктовна решительными действиями не позволила изумлению перейти разумные пределы:
– Доложите о состоянии вверенных вам людей, отче.
– Так это...
– Понятно. Аполлон, душа моя, раздай оружие добровольцам. Надеюсь, таковые здесь найдутся?
Нашлись, и не только на оружие. Народ охотно завалил двери подручными средствами, а развёрнутый вопреки возражениям отца Сергия прямо в алтаре лазарет приготовился принимать раненых. И они не замедлили появиться.
Разбуженные бушующим в усадьбе пожаром французские часовые быстро сообразили о причастности местного помещика к случившемуся несчастью, и определили единственное место, где тот мог укрыться от возмездия. Вскоре была предпринята попытка штурма церкви, впрочем, быстро отбитая. За ней ещё две, но обороняющиеся огрызались огнём столь метко, что и те закончились неудачей. Противостояние продолжалось почти до полудня. Пока в чью-то голову не пришла мысль предъявить более весомые аргументы. Наверное, гибель офицеров не позволила сделать это раньше. Но не будем гадать, что случилось, то случилось.
– Аполлон, пушки выкатывают!
– Манефа Полуэктовна выстрелила, на удивление точно попав в голову одному из артиллеристов.
– Значит, будем умирать, - невозмутимо ответил Клюгенау, скусывая бумажный патрон.
– Судьба у нас такая, Манечка.
Шальная пуля ударила в колокол, заставив супругов вздрогнуть.
– Но сделай же что-нибудь! Ты умный!
– Могу помолиться.
– Шутишь?
– Нисколько, - Аполлон Фридрихович не торопился с выстрелом.
– Искренняя молитва порой творит чудеса, а в крайнем случае помогает отойти в мир иной с подобающим достоинством. Вот у нас в полку был случай...
Не договорил - поймал на мушку бойкого француза и потянул спусковой крючок. Крякнул удовлетворённо, увидев результат работы, и продолжил:
– Двенадцатый! Я выигрываю.
Неприятель наконец-то закончил приготовления, и сразу две пушки оглушительно рявкнули, посылая ядра в сторону церкви. И следующие посыпались одно за другим...
– Умирать будем, Аполлон?
– Судьба у нас такая, - повторился Клюгенау, зажимая рассечённую обломком кирпича щёку.
– А я детишек хотела... пятерых. Чтоб три сына и две дочки... Дай-ка перевяжу.