Паруса над волнами
Шрифт:
На втором круге, в Керчи, во время выгрузки взорвалась лебедка. Осколками парового цилиндра Дима был ранен в колено. Пришлось до поправки ноги сидеть на берегу.
При расчете он получил всего пять рублей. Нужно было как-то выкручиваться. Случай помог пристроиться судомойкой в трактир. Дима мыл посуду, чистил ножи и вилки, ощипывал кур, ставил самовары и за это получал от хозяина обед, чай и право спать на одной из кухонных лавок.
Когда нога пришла в норму, молодой практикант на один рейс поступил на двухмачтовую шхуну «Святой Николай», перевозившую соль из Керчи в Ростов, а потом, чтобы возвратиться к началу занятий в Керчь, пристроился «пассажиром из работы» на пароход «Императрица Мария». Здесь снова не повезло.
А море манило, несмотря на все трудности жизни, которые он узнал.
Окончена мореходка. Но по царским законам диплом хотя бы на первое судоводительское звание выдавался только совершеннолетним, то есть достигшим двадцати одного года. Следовательно, юноше предстояло минимум еще четыре года плавать простым матросом.
Он во что бы то ни стало хотел поплавать на иностранных судах, особенно парусных, повидать мир, выучиться как следует английскому языку.
И вот в конце марта 1884 года Дима очутился на борту только что построенного в Сандерленде и делавшего первый рейс греческого парохода «Николаос Вальяно». «Николаос» отправлялся с грузом русской пшеницы с таганрогского рейда в Германию, в Бремерхафен.
Он отправился в дальнее заграничное плавание учеником без всякого содержания. Одежда — поношенный костюм, кепка, две смены белья и старые ботинки. В маленьком чемоданчике — учебники. Денег — ровно один серебряный рубль.
Он думал: «Ничего, буду работать вместе с матросами, покажу свое рвение, и, когда придем в Германию, капитан, наверное, даст мне что-нибудь за работу. А не даст — уйду с судна и поступлю матросом на какой-нибудь парусник, на английский или американский, который пойдет куда-нибудь в Южную Америку или на острова Тихого океана… Не пропаду, не умру с голоду: голова есть, руки тоже…»
…«Николаос Вальяно» быстро шел на юг.
Вот и Босфор. Знакомые очертания мечетей Константинополя. Потом Мессинский пролив. Картахена. Гибралтар. Шторм в Бискайском заливе. Мыс Финистерре. Дождливый и туманный Ла-Манш. Через два дня после выхода из Английского канала пришли в Бремер-хафен.
Здесь произошло то, на что так надеялся Дима: капитан вызвал его к себе и назначил ему половинное матросское жалованье — один фунт и пять шиллингов в месяц.
После выгрузки в Бремерхафене «Николаос Вальяно» пошел в Геную.
В Италии Дима рассчитался с «Николаосом» и поступил наконец матросом на настоящий атлантический парусный бриг «Озама».
Как только Дима увидел «Озаму», он влюбился в нее без оглядки. Да и как можно было не влюбиться в этот маленький изящный бриг, похожий на те парусники, которые описываются в приключенческих книжках!
У «Озамы» был приподнятый квартердек[35], доходивший до грот-мачты и обнесенный красивой дубовой балюстрадой, и короткий, не возвышающийся над планширом[36] полубак[37]. Корпус и рубки выкрашены белой краской с узеньким голубым бортиком наверху. Балюстрада покрыта светло-желтым лаком. На носу — вырезанная из дерева и со вкусом раскрашенная статуя индийской королевы Озамы. Рангоут легок, начисто выскоблен и отлакирован. Марсы, салинги, эзельгофты, флагштоки, ноки реев — белые. Обводы бриг имел острые, что говорило о его прекрасных ходовых качествах. И действительно,
Как только Дмитрий подписал контракт на «Озаму» и поднялся на ее борт, он сразу же измерил шагами величину корабля и прикинул на глаз остальные размеры. Длина примерно тридцать пять метров, ширина метров восемь, глубина трюма — около четырех. Он подсчитал, что груза она должна принимать тонн триста.
Да, это был корабль его мечты!
Первые дни плавания на «Озаме» были прекрасны. Легкий норд-ост, не разводя зыби, давал кораблю скорость до восьми узлов и позволял нести все паруса, даже фор-лисели с обеих сторон.
В Барселоне приняли на борт груз испанского вина и пошли дальше. За Гибралтаром норд-ост превратился в пассат и понес корабль к берегам далекой Индии.
Но чем дальше уходили от берегов, тем хуже становилась жизнь на судне. Свежие продукты, взятые в Испании, кончились. Перешли на солонину. Но на какую! Даже видавшие самую скверную пищу матросы зажимали носы, когда кок приносил в кубрик бак своего варева. Пожаловались было капитану, но тот только пожал плечами и ничего не ответил.
Повода была прекрасна, работать с парусами не приходилось, даже брасов[38] иногда не трогали по двое-трое суток подряд, И тут на сцену выступил боцман, которому казалось, что матросы даром получают жалованье. По восемь — десять часов в сутки он заставлял команду заниматься мелкими, подчас бессмысленными корабельными работами. Перечинили все запасные паруса, перескоблили и смазали салом и графитом все запасные блоки, вытащили на палубу и протерли газовой смолой якорные цепи… А в один прекрасный день боцман вытащил на палубу ящик с гвоздями. Он велел перетереть наждаком каждый гвоздь!
Здесь, на «Озаме», Дмитрий впервые в жизни узнал тяжесть боцманского кулака.
На двадцать восьмой день плавания, считая от Барселоны, отдали якорь на рейде Сан-Доминго.
Жара стояла невыносимая. Выгружать «Озаму» пришлось в полдень. Работа была похожа на муки ада, какими их изображали в священном писании. В трюме температура доходила до шестидесяти градусов. А тут еще плохой стол, несмотря на стоянку в порту, издевательства и побои боцмана, да еще грошовое жалованье, за которое наняли матросов в Генуе…
Перед концом выгрузки с корабля бежали трое, в том числе и Дмитрий. Но молодой человек еще не был опытен в таких делах, и его скоро поймали. По контракту он должен был теперь отслужить три месяца на корабле вообще без жалования, только за еду.
И тогда он бежал второй раз.
Повезло.
И еще раз повезло: он устроился матросом на американскую шхуну «Гарри Уайт», оказавшуюся прекрасным кораблем. Капитан Гопкинс очень заботился о своей команде, старший помощник и штурман никогда не повышали голоса, даже во время самых ответственных работ в штормы или в ураганы, и служить на шхуне было легко. Но сделать на «Гарри Уайт» удалось только один рейс — от Сан-Доминго до Бостона.
В Бостоне старую, хотя еще и крепкую шхуну продали на дрова…
Два месяца скитался Дима по бордингхаузам[39].
Америка переживала небывалый застой в морской торговле. Прибрежные города были буквально забиты голодающими матросами. Отходящее в море, особенно в дальнее плавание, судно — событие. Портовые конторы по найму брали штурмом, но работы все равно не было. А зима выдалась ветреная, колючая…
Разную работу испробовал Дмитрий. Мыл посуду в дешевых портовых ресторанчиках. Таскал холодные, как гранитные глыбы, мешки с кофе в порту. Просто подносил покупки из магазинов к богатым домам Бостона. Выслушивал оскорбления полицейских. Выслушивал жалостливые слова. А мечты были в море.