Паруса смерти
Шрифт:
— Ты всерьез беспокоишься об этих тварях, которые шли за мной только потому, что рассчитывали заработать, пользуясь моей удачливостью, и готовых в любую минуту предать, когда удача отворачивалась от меня? Они получили то, что заслужили. Может быть, чуточку раньше, чем рассчитывали, но это уж случилось по распоряжению судьбы.
— Ты зря распинался так долго. Мне, так же как и тебе, в сущности, наплевать, как закончили жизнь люди, которые сами эту свою жизнь ни в грош не ставили. Я о другом тебя спрашивал.
Олоннэ снова потянуло к воде.
Утолив жажду, он вытер лицо грязными руками.
— А, черт с ним, расскажу.
Беттега, лежавший без движения неподалеку, приподнялся на локте здоровой руки. Значит, и до этого слушал внимательно. Олоннэ бросил в его сторону насмешливый взгляд.
— Все, что произошло, произошло, как ни дико это для вас прозвучит, из-за бабы.
— Из-за какой такой бабы?
— По имени Люсиль. Моей возлюбленной. Жены моего брата. Я полюбил ее еще во Франции.
Ибервиль почесал огромной пятерней мокрую щетинистую щеку.
— Жены того брата, от которого мы сбежали?
— Нет, — улыбнулся Олоннэ, ему начал нравиться этот разговор.
— У тебя было несколько братьев, да?
— Вот теперь ты меня понял правильно. У моего старшего брата Ксавье была жена. Была ли она красавицей, я не знаю. Не в этом дело, а в том, что я почему-то в нее зверски влюбился.
— А Ксавье?
— Его убили.
— Ты?
— Нет, тот брат, от которого мы сбежали. Он спас меня, потому что я украл Люсиль. Меня схватили. Дидье помог мне, причем очень решительно. Он убил Ксавье.
— Семейка, — с чувством сказал Беттега.
Олоннэ кивнул:
— Да, семья у нас была странная. Так вот, рассказать осталось уже немногое. Убив Ксавье, Дидье скрылся с его женой. Она, как оказалось, вскружила голову не только мне, но и ему. Он сделался иезуитом и скрылся в здешних джунглях. Люсиль сошла с ума от таких перемен в судьбе. Я ведь направился в Новый Свет именно за тем, чтобы ее разыскать. И все эти годы был не столько корсаром, сколько занимался поисками дамы своего разбитого сердца.
Ибервиль длинно, витиевато и совершенно непечатно выругался. А потом добавил:
— Никогда в жизни не поверил бы, когда бы кто-нибудь мне об этом рассказал. А все эти изнасилованные и прирезанные девицы на кораблях и в портах?
— Что — девицы?
— Это развлечение в отсутствие той единственной?
Олоннэ вдруг резко помрачнел:
— Если хочешь, считай так.
— А как еще прикажешь мне считать?
— Хватит, этот разговор мне надоел.
Ибервиль не сразу успокоился. Он повалился на землю, бормоча: «Ну, надо же!», «Кто бы, черт подери, мог подумать!», «Нет, все равно не верю!».
— Заткнись!
Ибервиль заткнулся, но, как оказалось через секунду, не потому, что получил такое приказание. Он сел и, внимательно глядя на капитана, произнес:
— Слушай, а почему тебе пришло в голову об этом рассказать? Почему?
Олоннэ поморщился:
— Что значит «почему»? Захотел, и все.
— Не потому ли, что ты решил, что нам отсюда уже не выбраться и, значит, мы с Беттегой ничего не сможем разболтать?
— Не поэтому, — тихо ответил капитан, но слушатели явно ему не поверили. Однако высказать свое недоверие им было не суждено. Дело в том, что внезапно они обнаружили, что окружены.
— Они нас догнали! — крикнул Ибервиль, оглядываясь.
Из-за кустов и деревьев виднелись разрисованные индейские лица. Можно было также рассмотреть наконечники копий и луки, заряженные стрелами.
— Нет, — сказал Олоннэ, внимательно посмотрев по сторонам, — это другие.
— Пожалуй. Осталось только решить, хорошо это или плохо.
— Очень скоро мы это узнаем.
— Сколько можно попадать в плен к этим индейцам! — простонал Беттега. Ему становилось все хуже. Он повалился на траву, тяжело дыша.
Между тем разрисованные лица приближались. Медленно, но неуклонно.
И бесшумно.
И эта бесшумность стала самым пугающим элементом происходящего.
Ибервиль вытащил из-за пояса нож.
— Убери, — велел Олоннэ, — если не хочешь умереть прямо здесь.
С этими словами капитан демонстративно, чтобы приближающимся это было хорошо видно, отбросил свой нож в сторону. И поднял руки, показывая, что у него нет больше оружия. То же самое проделали и остальные корсары.
Индейцы начали приближаться решительнее и вскоре опоясали группу бледнолицых плотным вооруженным кольцом.
Опоясали и замерли. Надолго. Корсары стояли спиной к спине, вглядываясь в темные, разрисованные красной и желтой краской лица. Разрисованы были не только лица, но и руки, ноги и животы. Если не считать ожерелий, сделанных из мелких птичьих черепов, и травяных набедренных повязок, индейцы были голы.
— Так, — пробормотал Ибервиль, — и долго мы будем так стоять?
Словно в ответ на его ни к кому не обращенный вопрос сквозь толпу голых воинов протолкался приземистый старик на худых кривых ногах. Он внимательно осмотрел пленников, поглаживая серебряное кольцо, вдетое в ноздрю, и вдруг сказал:
— Пашли.
По-испански сказал. Впервые в своей жизни корсары испытали радость, услышав испанскую речь.
Так, не выпуская их из плотного кольца разрисованных копьеносцев, гостей-пленников доставили в находившуюся неподалеку деревню. Она выглядела значительно беднее той, из которой корсары бежали, спасая свои жизни. По берегу вдоль ручья было разбросано десятка три конусообразных вигвамов, сделанных из жердей и покрытых вытертыми шкурами. Перед некоторыми бессильно дымились прогоревшие костры. Три пузатые женщины плескались в мелких водах ручья. Вид этого купания подействовал на пленников особенно удручающе.