Паруса смерти
Шрифт:
К конвоирам присоединились мальчишки и собаки. Они не считали нужным хранить молчание, поэтому вхождение процессии в деревню получилось довольно шумным, можно даже сказать веселым.
Гостей подвели к самому высокому и «роскошному» на вид вигваму. Из него появился крупный и мрачный индеец. Его одежда отличалась от облачения прочих в выгодную сторону, можно было заключить, что он здесь вождь или что-то в этом роде. К вождю подбежал старик с серебряным кольцом в ноздре и заговорил по-своему — наверное, рассказывал ему о великой, небывалой победе, одержанной его воинами, о великолепном и смелом пленении трех бледнолицых. На ходу возникала страница племенного эпоса, которому предстояло лет через двести пятьдесят поразить воображение европейских ученых своей красочностью и достоверностью.
Пока старик болтал, Олоннэ позволил себе оглядеться. Ничего, пожалуй, особенного высмотреть ему не удалось. Эта деревенька мало отличалась от того, что ему приходилось видеть до этого. Примерно так же жили и охотники за черепахами, поселения которых он в свое время разорил во множестве. Смутил его немного лишь торчащий возле главного вигвама шест. Он возносил на пятнадцатифутовую высоту оскаленный человеческий череп.
Ибервиль проследил за его взглядом и сказал:
— Англичане называют это «веселый Роджер».
Наконец рассказ старика иссяк, и он, склонившись в полупоклоне, отошел в сторону. Заговорил вождь. Он был лаконичнее старика. Произнеся несколько фраз, он указал на тростниковую циновку у входа в вигвам.
Серебряная Ноздря объяснил:
— Лежать.
Потом извиняющимся образом помотал головой и поправил сам себя:
— Сидеть.
Пленники, разумеется, тут же выполнили это. Во-первых, спорить было бессмысленно, а во-вторых, давила усталость.
— Хорошо, что хоть связывать не стали, — прошептал Беттега.
Многочисленные охранники и не думали расходиться, они продолжали стоять в пяти шагах перед сидящими, наставив на них свои жутковатые копья. Причем не все острия были металлические. Большинство костяных.
Только Ибервиль хотел высказаться в том смысле, что ему желательно было бы знать, что именно с ними собираются сделать эти обнаженные молчальники, как вооруженный строй расступился, и появились три женщины. Одна пузатая, две другие нет, почему-то отметил про себя Олоннэ.
В руках каждая из них несла по широкому мелкому блюду, сделанному из черепаховых панцирей и наполненных едой. Когда перевернутые панцири были установлены перед каждым из пленников-гостей, те смогли рассмотреть, что именно им предложили.
— Пить, — сказал толмач, но тут же себя поправил: — Есть.
— Это какие-то моллюски, — сказал Ибервиль, осторожно прикасаясь пальцами к неаппетитной слизистой массе.
— Есть! — энергично потребовал Серебряная Ноздря.
Любой придворный при дворе Людовика XIV в мгновение ока сообразил бы, что именно за блюдо ему подано — свежие питательные устрицы, и начал бы их бодро поедать, даже в том случае, если бы не был голоден. Корсары были неосведомлены о гастрономических манерах высшего света, даже в резиденции губернатора господина де Левассера, стремившегося во всем подражать лучшим домам метрополии, такой гадости, как сырые моллюски, не ели. Поэтому, даже умирая от голода, три француза с неохотой приступили к трапезе.
Судя по тому, как подгонял их толмач, он был очень удивлен их нерасторопностью в деле поедания лакомства. Видимо, устрицы считались изысканным блюдом не только в Лувре, но и в этой прибрежной индейской деревне, поэтому Серебряную Ноздрю задевала привередливость бледнолицых. Им дали самое лучшее, а они скривили свои поросшие грязными волосами физиономии.
Олоннэ показал пальцами на свой рот и сказал по-испански:
— Пить.
Толмач отрицательно покачал головой и резко парировал:
— Есть.
— Пока все не сожрем, ни капли воды не дадут, — подвел итог этому обмену мнениями Беттега.
— Я не раз слышал, что индейцы очень гостеприимны, — заметил Ибервиль.
Когда блюда были опорожнены, гостям действительно дали напиться. Потом препроводили в древесную тень, и голосом, не терпящим возражений, им было объявлено:
— Спать!
Глава десятая
Капитан Олоннэ был кошмаром испанских морей, но ему самому никогда не снились кошмары.
А тут…
Олоннэ — спящий — вдруг вскрикнул и резко принял сидячее положение. Огляделся. Увидел перед собой острия терпеливых копий. Беттега и Ибервиль были рядом. Причем второй не спал. Он даже спросил:
— Что с тобой? Что-то приснилось?
— Рожа Роже, — глухо и сухо ответил капитан.
— А-а, — протянул бельмастый друг, — а, кстати, где он? Неужели сбежал с Вокленом?
— Мне было бы это неприятно. Но Бог миловал, его застрелили в Пуэрто-Морено.
— Рад за него, — зевнул Ибервиль.
Олоннэ окончательно проснулся и снова попытался выяснить, что происходит вокруг:
— Сколько мы проспали?
— Я не сомкнул глаз. Беттега тоже долго не мог заснуть. Это у тебя железные нервы.
— А костер?
— Какой костер?
Неподалеку от главного вигвама лежала довольно большая куча сухих веток. Раньше ее не было.
— А, этот? Не знаю.
Проснулся Беттега. Открыл воспаленные глаза, морщась, ощупал распухшую руку. Хотел было что-то сказать по этому поводу, но раздумал.
— Чего-то они зашевелились, — заметил наблюдательный Ибервиль.
— Зашевелились? — прищурился Олоннэ.
— Да, пока мы спали, поселок напоминал кладбище, а теперь, посмотри, забегали.
— Осталось понять, к чему они готовятся — к празднику или к казни.
— Праздник лучше, — сказал Беттега. Это заявление не было попыткой пошутить, он говорил серьезно.
— Как бы там ни было, это оживление имеет к нам непосредственное отношение, — бросил реплику гасконец.
— Да, Ибервиль, да, и, судя по всему, очень скоро мы узнаем, какое именно.