Паруса в огне
Шрифт:
— Слева по курсу судно! — тревожный возглас наблюдателя.
Командир вскинул бинокль, долго всматривался.
— Немец. Торпедный катер. — И помолчав: — Навел-таки «юнкерс».
— Идем на сближение? — спросил Штурман. — Нас он еще не обнаружил.
Это прозвучало разумно: ввязываться в бой с хорошо вооруженным и стремительным кораблем на неповоротливой лодке — нужно ли? Не правильнее было бы потихонечку, «огородами» пробираться в базу или рассчитывать на помощь своих?
Командир не ответил. Решение предстояло
Решение пришло помимо воли капитана.
— Мы обнаружены! — доложил наблюдатель. — Подает сигналы! Застопорил машины.
— Это радует, — вполголоса произнес Командир. И скомандовал в голос: — Идем прежним курсом на сближение. Торпедные аппараты — товсь!
Катер лег в дрейф. Почему он не изменил курс? Почему сам не пошел на сближение? Ведь мы были легкой добычей. Ответы на эти вопросы мы получили позже. А наш Командир уже их знал…
Штурман, оторвавшись от дальномера, доложил:
— До цели — двенадцать кабельтовых!
Самая подходящая дистанция для торпедной атаки.
— На сигналы не отвечать! Боцман, наводи!
Боцман, стуча подошвами но металлу палубы, пробежал на нос. Встал, широко, цепко расставив ноги, покачиваясь в такт волне. Был похож сейчас на носовую фигуру старинного парусника. Правда, росточком малую и кривоногую.
Шкотовые, замерев, ждали его сигнала. Боцман поднял правую руку. Рулевые чуть двинули румпель. Правая рука Боцмана — резко вниз. Одновременно с этим левая — в сторону. Опять чуть заметное движение руля. Обе руки в стороны: «Так держать!»
— Ну! — Командир весь подался вперед.
На палубе катера забегали. Повернулись в нашу сторону стволы пулеметов.
Боцман резко опустил руки.
— Залп! — скомандовал Командир.
Лодка подпрыгнула. Две торпеды, нырнув в зелень волн, помчались, вспенивая воду, к катеру. Мы замерли. Позиция для атаки была выгодная. Но волна шла немного наискось к курсовому углу. Торпеды неизбежно должны были сместиться в сторону. Но Боцман это учел…
С палубы катера ударил пулемет. Грохнуло носовое орудие. Слева по борту пробежали фонтанчики пуль, впереди поднялся зеленый столбик разорвавшегося снаряда. Катер, врубив оба двигателя, стал разворачиваться, чтобы уйти от удара.
Но Боцман учел и это. Он знал, куда пойдет нос катера и как быстро. Правда, одна торпеда прошла мимо и скрылась в дали моря. Сейчас она, наверное, лежит на глубине шестисот метров, зарывшись в ил, дремлет в своей холодной постели и ей снится все тот же горький сон. О том, как бесцельно прошла ее короткая жизнь.
У второй торпеды жизнь прошла еще короче. Но ярко и шумно. Мало того, что она осуществила свое предназначение, так еще и сдетонировали собственные торпеды катера.
Когда взметнувшийся столб воды обрушился и снова растворился в море, настала тишина.
«Щучка» беззвучно шла прежним курсом. Одесса-папа брякнул на гитаре несколько аккордов похоронного марша. Командир поморщился.
—
Дело в том, что пораженное и потопленное судно на море не исчезает в его пучине без следа. Следы на месте его гибели еще долго остаются на волнах. Плавающие обломки, кое-какое снаряжение, спасательные пояса, личные вещи экипажа, трупы, наконец. В общем, погибельный мусор. И предложение одессита было, в общем-то, разумным. Нам, конечно, стоило пополнить свои запасы. Продовольствия, в основном.
Командир не стал возражать. Обычно после удачной атаки мы немедленно исчезали с точки ее проведения. Это диктовалось законами боя, его тактики. Безопасности, наконец. Но тут мы прошли прямо над местом гибели катера. Картина, конечно, нерадостная.
Посреди этого разгрома Боцман положил лодку в дрейф и приказал спустить на воду спасательный плот. В него уселась «похоронная команда», как прокомментировал Одесса-папа.
Трофеи были небогатые. В полузатонувшей шлюпке нашли анкерок с пресной водой, аварийный запас продуктов. Подобрали несколько ящиков с подмоченными макаронами. Ящики с консервами, к сожалению, на плаву не держались. Все остальное, что плавало вокруг, никуда не годилось. Либо было не нужно, либо находилось в таком состоянии, что называется «обломки кораблекрушения».
Но это нас не огорчило. Мы были счастливы победой. Она не только вселила в нас законную гордость, но и дала надежду благополучно добраться до своих берегов.
Мы подняли плотик с «добычей» на борт, как вдруг услышали где то за кормой:
— Гитлер капут!
— Аллес капут! — машинально отреагировал Одесса-папа и, сообразив, бросился на корму.
За кормой, вцепившись в баллер руля, болтался в воде немецкий матрос.
Одесса-папа одним рывком за шиворот выхватил его из воды, обезоружил — выдернул из кобуры длинноствольный «люгер», снял с пояса штык-нож.
— Попался, фашистская морда!
— Нихт фашист! — У немца дрожали губы, синевой подернулось лицо. — Нихт фашист! Их бин телеграфист!
Одесса-папа и тут среагировал мгновенно.
— Доложи Командиру, — приказал он мне. — Радиста выловили!
Подошли Командир и Штурман. Штурман говорил по-немецки.
— Товарищ старший лейтенант, — горячо шептал ему Одесса-папа, — скажите ему: «Починишь ра цию — мы тебя отпустим».
— Ты что, охренел, мальчик из Одессы? Отпустим! Шиссен его к Гитлеровой бабушке!
— Нихт шиссен! — опять закудахтал, трясясь всем телом, немец. — Их бин телеграфист!
— Ладно, — сказал Штурман. — Найди ему что-нибудь переодеться и отведи в радиорубку.
Одесса-папа взял немца за шиворот и повел к люку. Тот продолжал бить себя в мокрую грудь:
— Их бин Карл!
— Ду бист фашистская морда, — упрямо стоял на своем Одесса-папа. — Тебя утопить мало.
— Их найн фашист! Их бин пролетариат! Карл Маркс!
— А я — Федя Энгельс! — И Одесса-папа спустил вождя международного пролетариата в люк. Головой вперед.