Passe Decompose, Futur Simple
Шрифт:
Цыганка всё еще стояла у ограды метро. Он сунул ей пять франков и повернул налево, на Бреа.
* *
В эти августовские, затопленные жидким золотом, дни Люксембургский сад, Люко, с его ажурной крышей плотно сомкнутых крон был царством почти подводным. Черные стволы вековых каштанов, обросшие мхом, увитые плющом, уходили в дрожащую раскаленную синеву. Темного нефрита листва пропускала редкие, растопыренные и, во тьме этой жарко горящие, лучи. Но там, где поворот аллеи или клумба поблекших ирисов разрывали цепь деревьев, в образовашуюся дыру с органным ревом фотонной
Внутри этого густого мрака, плутая меж колонн пыльного солнца, бродили семидесятилетние девушки, распаренные провинциалы, охотники на нимфеток, безработные шпионы, вполне опереточные полицейские, американские туристы с обязательными теплыми бутылками дорогого вина и, вернувшиеся, как мечтал Жан-Жак, в природное состояние, безработные с солидным стажем...
Иногда по аллее бесшумно проскакивал отряд обвешанных фотокамерами японцев, или пробегала взмокшая парочка джоггеров: не по сезону белокожий и щуплый он (козлиная профессорская бородка, угрюмый взгляд, фиолетовая от пота майка) и мягкая полнолицая она - огромные, тяжело взлетающие и опускающиеся в такт груди, яркозеленое, до неприличия врезающееся в бугристую плоть велосипедное трико, мелкие потемневшие, к шее прилипшие, кудри...
Здесь водились сонные аккуратные старички, день-деньской дремавшие под липами, а возле песочницы, полной полуголых карапузов - чудесные, по-французски с трудом изъяснявшиеся девочки бэби-ситтеры, здесь за спиной у Сивильской Белянки молодой самурай с окаменевшим от благородства лицом, взлетал выше балюстрады, выше туповатого мраморного льва, бил пяткой пятнистый воздух, и, с мягкостью пумы приземлившись, веером расслаивался на добрую сотню полупрозрачных образов...
Под баскетбольным щитом огромные черные ребята растаскивали наскакивающих друг на друга взмыленных игроков.
– Putain!
– вопил кто-то,mother-fucker, kill him! .. Ferme la, espece de ass-hole, - раздавалось в ответ. Пестрая толпа, сидевшая под зонтиками кафе со скукой наблюдала за потасовкой.
Люко для Бориса был его единственным домом, местом, где он знал всех и где все знали его. Когда его спрашивали, какое у него гражданство, он отвечал - Люксембургское... Je suis le citoyen de Luxembourg! De jardin de Luxembourg...
Ярко-красная тарелка фрисби, взлетевшая выше крон каштанов, по мягкой кривой возвращалась в руку загорелого, в драные джинсовые шорты одетого, парня.
– Привет, Бернар, - окликнул его Борис.
– Я думал ты в море...
– На пособии. С октября начну. У меня от волн уже рябь в глазах, как на пустом экране телека...
Бернар, вытер потную руку о шорты и протянул Борису: - Мы играем против бошей в воскресенье. Придешь?
Борис снял пиджак, развязал галстук. В густой тени на скамейке спала, подложив рюкзак под голову, молодая девушка. Ее русые волосы текли вниз, её блузка сползла оголив плечо и грудь. На земле валялся зеленый мишленовский гид по Франции. Стефан и Жан-Люк, устроившись на креслах рядом, тихо переговариваясь, курили.
– Хороша?
– спросил Стефан.
– Шведка, судя по гиду...
– Ничья?
– вступил в игру
– До вечера, не позже. Пусть отоспится,- широко улыбнулся своей застенчивой улыбкой Жан-Люк.
Облако густой рыжей пыли заволокло их - по аллее за их спинами вяло протопала вереница гривастых пони. Вместе с пылью горячий ветер донес острый запах мочи и масла для загара. Запершило в горле.
– Как вы можете здесь сидеть?
– прохрипел Борис,- в этом хамсине?
Стефан, откинув голову назад, выпустил дым через ноздри, поправил темные очки. По плечу шведки ползла, складывая крылья, божья коровка.
– Не бросать же девушку одну...
– сказал он.
На четвертом корте кто-то из новеньких играл против Этьена. Крепкий подвижный парень, судя по стилю - американец. На третьем двое мальцов упорно лупили мимо, вопили и ругались страшными взрослыми словами. На втором - Альфредо давал урок очередной толстушке, на первом - пили воду взмокшие Дэвид и Роджер...
Борис, со всеми поздоровавшись, нашел свободное кресло и перетащил к сетке корта. Ян курил короткую вонючую партагас, Люк и Аллан, сдвинув головы уткнулись каталог Брайтлинга, Реми бинтовал колено, какая-то писюшка хихикала на коленях Антуана, Олаф и Фабрис, мокрые, как после душа, блаженно сидели с закрытыми глазами.
– Я подаю вторую подачу.., - рассказывал Ян.
– А за это время они растащили полстраны!
– раздалось сзади.
– И вижу, что прямо за Жан-Пьером, сидит какая-то бабенка, лет тридцати пяти, поставив раздвинутые ноги...
– О чем ты говоришь! Я платил за свою первую студию на Сен-Жорж девятьсот франков!
– ... на стул и заголив ноги. И под юбкой у нее ровным счетом ничего нет...
Олаф хихикнул: - Кроме собственного меха !
– Да и то, немного,- продолжал Ян.
– А теперь?
– продолжал невидимый голос.
– За эту клетку без ванной и с картонными стенами. Когда мой сосед чихает, у меня падают книги с полки. Мне даже слышно, когда он рвет волосы из ноздрей!
– Я, конечно, промазал вторую подачу. Пятнадцать-тридцать. Перехожу подавать налево. Поднимаю ракетку.
– Четыре двести каждый месяц!
– И подать не могу! Кошара её смотрит на меня, что твое дуло пулемета. А сама она, как бы меня не видит.
– Нет, ты помнишь? На шестьдесят франков можно было вдвоем отужинать, с вином и кофе.
– Окей! Возле самой сетки лежит мяч. И я говорю Жан-Пьерру - гони мяч, мол тот, что у меня - сдох, скончался. Он поворачивается, идет к сетке и ничего, скотина не замечает.
– Я тебе скажу. Эти зеленые. Борьба с загрязнением. Главное загрязнение это не выхлопные газы.
– Отсандаливает он мне мяч. И, что твой Агасси, танцует на приеме. Ждет, когда я снова врежу мимо.
– Это не нитраты.
– И за секунду до подачи, в башке его видно допроявляется все-таки снимок. Я вижу, как он дергает головой, и, словно, какая-то сила его тянет - оборачивается...
– И не сточные воды...
– И тут же возвращается на исходную - морда перекошена, рот дергается, ракетка стучит о битум - гвозди заколачивает.