Пастернак в жизни
Шрифт:
Сталиным была запущена истребительная машина, известная под именем ежовщины. Во главе политической полиции стоял Ежов, имевший стоячие гомеровские эпитеты «железный нарком» и «соратник Сталина». Начались ужасные политические процессы, аресты и ссылки. Неизгладимое впечатление произвел процесс Бухарина. Кровавыми руками палача Вышинского Сталин отрубал у советского народа голову – его революционную интеллигенцию. По вечерам, после радиопередач о кровавом, грязно состряпанном процессе, запускалась пластинка с «Камаринской» или гопаком. Куранты, которые били полночь, с тех пор травмировали мою душу своим медленным тюремным звоном. У нас не было радио, но оно кричало от соседей и ударяло в мой мозг, в мои кости. Особенно зловеще била полночь после страшных слов «приговор приведен в исполнение».
Затем наступили события, связанные с процессом троцкистов (Каменев – Зиновьев). По сведениям Ставского, Б.Л. вначале отказался подписать обращение Союза писателей с требованием о расстреле этих бандитов. Затем, под давлением, согласился не вычеркивать свою подпись из уже напечатанного списка. Выступая на активе «Знамени» 31 августа 1936 года, я резко критиковал Б.Л. за этот <отказ от подписи>. Очевидно, ему передал это присутствовавший на собрании Асмус. Когда после этого я приехал к Б.Л., холод в наших взаимоотношениях усилился.
Н<иколай> И<ванович> [241] , если хотел и мог, должен был вам объяснить много из того, что за необозримостью не поддается описанью. Он замечательный, исторически незаурядный человек с… несправедливо сложившейся судьбою. Я его очень люблю. На него в последнее время нападали люди, не стоящие его мизинца… [242] Но всего этого не объяснить. Ваше знакомство с ним было для меня совершенной неожиданностью. Весь день я сегодня о нем думал.
241
Бухарин, будучи в Германии проездом в Париж в феврале 1936 г., познакомился с Л.О. Пастернаком, о чем тот написал в письме сыну.
242
Имеется в виду противостояние «Правды» и «Известий», где Бухарин был главным редактором.
Мой отец [Вс. Иванов. – Примеч. авт. – сост.] застал как-то Бухарина и Горького за оживленным разговором. Горький с воодушевлением объяснил ему, что они обсуждали план беспартийной газеты, которую будут издавать. Хотя этот план и не был реализован, в качестве редактора «Известий» Бухарин сделал много, чтобы к нему приблизиться: в газете среди других печатались Пастернак, молодой Заболоцкий.
29/I 37
Лахути и я [243] . – Беседа в 4 ч. 15 м.
Я изложил кратко обстановку, процесс, отклики писателей, их внутренний долг… Народ, читательская масса ждет от писателей их слова; значение его…
Пастернак: Мои особенности, я мягок, что ли… Я не могу так, как все: все кричат, клянутся одинаково – и эти, пойманные, в том числе так же клялись… Дело, следовательно, не в формулах. В «Лит. газете» все одно и то же пишут о процессе: псы, к стенке и пр… Дело глубже, что ли…
243
Абулкасим Лахути (1887–1957) – таджикский (фарси) поэт; Вс. Вишневский (1900–1951) – советский драматург, писатель. Беседа представителей правления СП с Пастернаком была связана с «Процессом 17-ти», в ходе которого появились сообщения, что к делу привлечен также Бухарин. Суд открылся 23 января 1937 г. На совещании партгруппы президиума СП была выработана программа реакции писателей на процесс. Вишневский наметил необходимость бесед с теми, кто воздерживался от публичного осуждения процесса: «Я наблюдаю стремление – в сторонку. Незнание истинной картины». Среди уклоняющихся: Пильняк, Пастернак, Леонов, Федин, Всеволод Иванов, Олеша, Сельвинский, Безыменский. На следующий день были разосланы приглашения на заседание, на котором намеченные писатели выражали свое отношение к процессу. Пастернак не явился на заседание и остался единственным, кто не выразил своего отношения к процессу.
У меня были беседы, встречи с Бухариным, Радеком. У гроба Маяковского Бухарин как-то близко, хорошо подошел ко мне… [244] Я не хочу говорить: если Бухарин сказал «2 x 2 = 4», – я не могу спешно отрекаться: 2 x 2 = 5. Но я не дружил, не бывал у него… – А Радеку я как-то сказал перед его высылкой (1928): «Я преклонялся перед
(Довольно активно)… В жизни я в общем тверд, но я не человек действия, быстрой реакции… Я все продумываю… Вот говорил о процессе с женой, сыном… Эти люди (Пятаков и др.) нас обманули, ощущение лжи, околпаченности…
244
И.Ф. Кунин вспоминает: «В 1930 году, когда после самоубийства Маяковского Борис Леонидович встретил Бухарина, то, по рассказу самого Пастернака, на вопрос Бухарина: “Кто особенно тяжело переживает смерть Маяковского”, ему указали на Пастернака: Бухарин полуобнял меня и сказал, что все это скоро изменится, не отчаивайтесь» (Дом Куниных. Воспоминания. Из литературного наследия. М., 2006. С. 82).
– У нас есть органы, которые ведают всеми делами и осведомлением, – и их дело разбирать все конкретно… (Намек, что ССП не может вникать в личн<ые> полит<итические> дела Пастернака.)
(Я сильно, активно возражал Пастернаку: дело не в индивидуальных свойствах и т. п., – а в необходимости граждански выступить, ясно.)
Пастернак уступал… Говорил о трагизме времени, – о своих личных чувствах к Сталину (письмо после смерти Алиллуевой [245] ), о его исторической роли, моральной ответственности за людей… «Мы горим как факел, и если даже сгорим, – на века осветим путь человечеству…» [246]
245
Имеется в виду приписка Пастернака к коллективному обращению писателей по поводу смерти Н.С. Аллилуевой (Литературная газета. 1932. 17 ноября).
246
См. в обращении Пастернака в президиум Союза писателей: «Беспартийные и какие бы то ни было, связанные рожденьем с новым возрастом родины, понимали мы, что если даже суждено нам, горя, сгореть в общей катастрофе, то и тогда достаточно будет векового, посмертного нашего свеченья на благо будущего, чтобы благословить время, так нами распоряжающееся» (ПСС. Т. 5. С. 239).
– Я пишу прозу. Болел, было трудно, сейчас вникать в ужас процесса страшно, я на год опять буду выбит из работы [247] . – Мне рассказывали о процессе, о Президиуме ССП (25.I) – Сельвинский, Пильняк, – но все скользило мимо как-то… – Я какой был, такой и останусь – и это скажу везде…
– Мои впечатления – Пастернак вновь и вновь упорствует, уходит в сторону, недоговаривает… Легко берет назад ряд своих слов… В письме писал: (27. I) [248] : «братоубийственная борьба…» «Ну, не братоубийственная…».
247
Имеется в виду полугодовая бессонница весной – летом 1935 г.
248
В «Обращении в газету» Пастернак писал о своем желании «горячее и трудолюбивее работать над выражением правды, открытой и ненапыщенной, как раз в этом качестве недоступной подделке маскирующейся братоубийственной лжи» (ПСС. Т. 5. С. 240). Слова «братоубийственная ложь», по соображению Л. Флейшмана, касались обвинений Радека по адресу своего друга Бухарина.
15 ноября 1937 г. Пастернаку тяжело – у него постоянные ссоры с женой. Жена гонит его на собрания, она говорит, что Пастернак не думает о детях, о том, что такое его замкнутое поведение вызывает подозрения, что его непременно арестуют, если он и дальше будет отсиживаться. Он слушает ее, обыкновенно очень кротко, потом начинает говорить: он говорит, что самое трудное в аресте его для него – это они, оставшиеся здесь. Ибо им ничего не известно и они находятся среди нормальных граждан, а он будет среди таких же арестованных, значит, как равный, и он будет все о себе знать… Но он, даже несмотря на это, не может ходить на собрания только затем, чтобы сидеть на них. Он не может изображать из себя общественника, это было бы фальшиво…
29 августа 1936 г. 25 августа состоялось заседание президиума ССП, на котором обсуждался приговор Верховного Суда над троцкистско-зиновьевским центром. Из беспартийных на нем выступали В. Инбер, Леонов, Ромашов, Погодин, Луговской, Олеша и Тренев.
В. Инбер признала свое выступление на митинге плохим, сказала, что она является родственницей Троцкого и потому должна была особенно решительно выступить с требованием расстрела контрреволюционных убийц.