Пастернак в жизни
Шрифт:
Сегодня ровно два месяца, как мамочка скончалась… Душа все время плачет…
…Напряженное ожидание было – проснется, быть может, сейчас.
…Внезапная смерть, у меня на руках – мгновенно бросила меня в другой мир, и все прежнее сразу потеряло свой смысл и интерес, превратилось в одно ничто, – хотел вызвать к жизни – я звал, кричал. – Странное, непонятное, неизмеримое что-то, что мозг не в силах охватить. Уже это не была она…
Ты
«Гамлет»
«Гамлет» – не драма бесхарактерности, но драма долга и самоотречения.
«Гамлет», перевод которого я вчерне закончил в августе и теперь переписываю набело – дикое по силе, бездонное и неиссякаемое утешенье. Это как если бы при нынешнем моем осиротеньи, в мою комнату перенесли большой консерваторский орган, и с утра до вечера я бы жил одним Бахом.
Кажется, перевод удался мне. О внешних его судьбах говорить рано и неинтересно. Разумеется, он не пропадет. Возиться же с Шекспиром – счастье ни с чем не соизмеримое.
Ты получишь журнал с Гамлетом [268] , если Зина исполнила мою просьбу и была на почте. Если у тебя будет время прочесть его, сделай это, не осложняя этого мыслью, всегда неприятной, что потом тебе придется писать о нем. Мне страшно бы хотелось, чтобы он понравился тебе и маме, и хотя я знаю, чем он вам не понравится, и хотя именно эти резкости или странности сглажены в редакции, предназначенной для Гослитиздатского изданья (но не для МХАТа!), и я мог бы дождаться его выхода, я послал тебе именно этот первоначально вылившийся и, по мнению некоторых, рискованный (я этого, конечно, не сознаю, это естественно) и даже неудачный варьянт. Кое-что из доделанного его, конечно, улучшает, – меня к концу торопили.
268
Речь идет о первой редакции перевода, которая была опубликована в журнале «Молодая гвардия». 1940. № 5/6.
По давнишнему убеждению критики, «Гамлет» – трагедия воли. Это правильное определение. Однако в каком смысле понимать его? Безволие было неизвестно в шекспировское время. Этим не интересовались. Облик Гамлета, обрисованный Шекспиром так подробно, очевиден и не вяжется с представлением о слабонервности <…>. В совокупности черт, которыми его наделил автор, нет места дряблости, они ее исключают. Скорее напротив: зрителю предоставляется судить, как велика жертва Гамлета, если при таких видах на будущее он поступается своими выгодами ради высшей цели.
Он [Пастернак. – Примеч. авт. – сост.] возвращается к своей работе над Шекспиром:
– Я устал от переводов и, должно быть, несправедлив по отношению к тому, что мне дала эта работа. Материально она просто-напросто меня спасла, а когда-нибудь я пойму и то, чему я научился у этого гиганта… Самое удивительное в нем то, что он как поэт обладал непостижимой для нас внутренней свободой, хотя она и уживалась со множеством предрассудков и суеверий. Он верил в ведьм, но
Когда я весной надеялся увидеться, повод был следующий: я должен был перевести Гамлета для Александринки, ты, наверное, догадываешься, по чьей просьбе [269] . Два или три раза я должен был поехать с ним посмотреть у вас его Маскарад, и все откладывал. Потом с ним случилось несчастье, а его жену зарезали [270] . Все это неописуемо, все это близко коснулось меня. Последние месяцы меня преследовал страх, как бы какая-нибудь случайность не помешала мне довести перевод до конца. <…> На днях я сдал перевод. Ставить его на правах первой постановки будут в Художественном театре. Я до последнего дня не верил, что театру это разрешат. Ставить будет Немирович-Данченко, 84-летний viveur [271] в гетрах со стриженой бородой, без единой морщинки. Перевод не заслуга, даже если он хорош. «C’est pas grand-chose» [272] . Но каким счастьем и спасеньем была работа над ним!
269
Речь идет о В.Э. Мейерхольде, который в то время сотрудничал с Александринским театром в Ленинграде. ГосТИМ уже был закрыт.
270
В.Э. Мейерхольд был арестован 18 июня, его жена зверски убита 15 июля 1939 г.
271
Жизнелюб (фр.).
272
Это не так важно (фр.).
В Пастернака Владимир Иванович [Немирович-Данченко. – Примеч. авт. – сост.] после первой же встречи просто влюбился. Помню, как в разговорах о нем он с какой-то несвойственной ему нежностью пытался имитировать характерную пастернаковскую интонацию, его манеру иногда отвечать собеседнику с какой-то уж слишком поспешной готовностью: «Да-да-да-да-да!..» – «А сам в это время уже совсем о другом думает, я же вижу. Прелестный!»
Сегодня Пастернак читал три акта тем же и Немировичу-Данченко. Впечатление еще больше. И от него самого – тоже. Немирович сказал: «Великолепный перевод». Но тут же стал говорить о «мелочах», то есть о мешающем. Кажется, уже озабочен, как быть с Радловой [273] <…>. Пастернак к концу так устал, что уже как будто сам не понимал, что читает. Тогда прервали – в конце третьего акта. Очень был мил и всем понравился.
273
МХАТ подписал договор с А.Д. Радловой на постановку «Гамлета» в ее переводе.
Я получил Ваше письмо на следующий день после моего знакомства с переводом Б.Л. Пастернака. Перевод этот исключительный по поэтическим качествам, это, несомненно, событие в литературе. И Художественный театр, работающий свои спектакли на многие годы, не мог пройти мимо такого выдающегося перевода «Гамлета» <…>. Ваш перевод я продолжаю считать хорошим, но раз появился перевод исключительный, МХАТ должен принять его.