Патриарх Никон
Шрифт:
— Где мой муж? где полковник Гульц?.. Вспоминаю — они бились.
— Муж твой жив и здоров. Он живёт у протопопа гадячского, там его лечат, а ты, боярыня, в гадячской богадельне Брюховецкого.
Страшная боль в груди помешала ей дальше говорить, но весть, что муж жив, осчастливила её: она набожно перекрестилась.
Так посещал её ежедневно Лучко; недели в две она стала поправляться, и карлик устроил ей свидание с мужем.
Радость супругов была неописанная: несмотря на тяжёлую рану на голове и на щеке, полученную Огарёвым, и на увечье, которое
Что же выиграл Брюховецкий от поднятого им мятежа?
Как бурный поток, запорожцы потекли с казаками и выгнали русских почти из всех городов и, когда цель была достигнута, большинство его полковников обратилось к западному гетману Дорошенко и предложило ему и восточное гетманство.
Дорошенко с митрополитом Тукальским тотчас послали к Брюховецкому, чтобы они привёз свою гетманскую булаву и знамя и поклонился, а себе взял бы Гадяч с пригородами по смерть...
Тут-то только понял Брюховецкий, что Дорошенко сделал его лишь своим орудием.
Гетман пришёл в негодование и занеистовствовал: он велел тотчас повсюду задержать как пленников людей Дорошенко.
Узнав об этом, к нему явился Лучко:
— И вот Иван Мартыныч, — сказал он, — что ты делаешь?.. Покорись, ведь это воля громады, а громада — великий человек.
— Чего, пёс, пришёл учить; эго мои полковники-изменники затеяли, и я должен их наказать.
— Бог с ними, дядька, уже ты лучше покорись и возьми себе Гадяч... ведь и это целое княжество... Здесь и дворец у тебя... и своя церковь... и заживёшь ты на покое, да и я тебя не покину до смерти.
— Прочь от меня, коли не хочешь, чтобы я вышвырнул тебя. Пошли тотчас за полковником Григорием Гамалеем, за писарем Лавренко, за обозным Безпалым — они мои друзья и не изменят мне.
С сокрушённым сердцем и с каким-то печальным предчувствием вышел от гетмана Лучко и сделал распоряжение о приглашении к нему требуемых им лиц.
На другой день полковник, писарь и обозный явились к гетману, и тот послал их к турецкому султану с предложением принять Малороссию в своё подданство.
Султан Магомет в это время жил в Адрианополе по случаю господствовавшей в то время в Константинополе чумы.
Весна была там в разгаре, и султан жил посреди янычарского лагеря в шатре.
Шатёр был обширен и состоял из драгоценных персидских ковров, а внутри он был разукрашен турецкими шалями.
2 апреля в лагерь этот явились Гамалея, Лавренко и Безпалый и были представлены великому визирю.
Они предложили, от имени Брюховецкого, султану принять Малороссию или, как она тогда себя называла, Черкас, под султанскую руку в вечном подданстве, только не делать у них никаких поборов и защищать их от царя русского и короля польского.
Визирь доложил об этом султану, тот изъявил своё согласие и одарил лошадьми, оружием и вещами и их, и Брюховецкого; после того он отпустил их домой, т.е. отправил их морем в Крым.
В конце мая 1668 года посольство Брюховецкого через Крым возвратилось с извещением, что султан изъявил своё согласие на принятие Малороссии в своё подданство и для этой цели приедет от хана Челибей для того, чтобы, приняв присягу от гетмана и полковников, идти с ними против русских воевод.
Восхищенный этим Брюховецкий послал гонцов ко всем своим полковникам, чтобы они к приезду Челибея стянули часть казачества в Гадяч.
Полковники, изменившие было ему и требовавшие в гетманы Дорошенко, будто смирились, и покорились, и явились в июне в Гадяч, где они расположились лагерем.
Несколько дней после того дали знать гетману, что татарская орда приближается к Гадячу.
Он выехал навстречу к Челибею в рыдване, который несли лучшие его кони, запряжённые цугом по-польски.
Челибей, как представитель не только хана, но и самого султана, дозволил себя взять в рыдван не только как гостя, но и как великую особу, т.е. он уселся в рыдван, посадил возле себя одного из мурз, а гетману разрешил ехать верхом.
Брюховецкий было обиделся и вспылил, но умерил свой гнев и покорился участи. Несмотря на то, что открывшаяся у него рана на ноге не позволяла ему ехать верхом, он сел на коня одного из казаков, провожавших его, и поскакал за Челибеем.
Когда они прибыли в Гадяч, Челибей обратился к нему с восторженною похвалою его рыдвану и лошадям.
Нечего было делать: он подарил то и другое Челибею, так как, по восточному обычаю, не подарить значило нанести оскорбление.
На другой день представлялось странное зрелище: в присутствии Челибея и его татарской свиты казаки, их полковники и старшины, а также и сам гетман на кресте и евангелии в присутствии священника присягали турецкому султану в верности.
После того пошло угощение и попойка: казаки и запорожцы пили, пили, пили...
Натянулись и татары бузою [121] и кумысом.
Дикие песни и тех и других разносились по окрестностям Гадяча, а ночью яркие их костры как-то зловеще горели, предсказывая новые беды и кровопролитие на Украине.
После этих попоек гетман предложил Челибею тронуться в путь против воевод.
— Заплатишь десять тысяч золотых, так мы тронемся, а коли нет, мы — гайда домой, — коротко и ясно отвечал Челибей.
121
Хлебное питьё, очень пьяное, употребляемое и ныне татарами.
Начался торг, и кончил гетман на семи тысячах золотых, которые он тотчас и выплатил ему.
Узнав об этом, Лучко возмутился:
— Зачем, дядька, дал вперёд неверным деньги... Увидишь, они изменят.
— Татарин, коли даёт слово, он его сдержит...
— Гляди, дядька, не доверяйся ты ни полковникам своим, ни Челибею, — недаром сердце моё не лежит к ним.
Лучко заплакал и, кладя на стол кошелёк, набитый червонцами, сказал, запинаясь на каждом слове:
— Вам деньги теперь нужны, когда-нибудь возвратите...