Патриарх Никон
Шрифт:
Стояние было довольно продолжительное, а тут на беду день этот был необыкновенно холодный, так как несколько дней шли дожди и со стороны Новгорода был резкий ветер.
Находясь в воде, ещё до погружения, царица почувствовала себя нехорошо: ею овладела лихорадочная дрожь и кашель.
После погружений её вынули из воды совсем посиневшею, поспешно одели и увезли во дворец. Потребовала она старого мёда и выпила, но озноб не прекращался, так что она не вышла даже к праздничной трапезе.
После обеда поезд
Она сильно заболела и проболела до осени, но с переездом в Москву ей сделалось легче, однако же она более не являлась никуда.
Ко дню 25 сентября, т.е. ко дню представления св. Сергия, она, бывало, совершает с царём шествие в Троицкую лавру, но в этот год она не могла этого сделать, и царь совершил это шествие без неё.
Царица хотя и поднялась на ноги, но с каждым днём таяла и таяла.
Дотянула она так до марта: в кровати она не лежала, а сидела на диване.
В среду, на второй неделе поста, в четыре часа дня царица потребовала своего духовника, чтобы он исповедовал и приобщил её.
Духовник явился, отслужил вечерню, потом исповедовал и приобщил её.
— Теперь, отец Лукьян, соверши надо мною елеосвящение.
— Разве ты чувствуешь себя так дурно? — спросил духовник.
— Чувствую, час мой настал... Соверши скорее обряд... Да позвать царя, его сестёр и детей моих, также моих родственников.
Духовник, совершил елеосвящение, исполнил приказ царицы.
Вся её семья собралась перед её спальнею. Первый вошёл к ней царь; она указала ему место на диване. Тот сел и взял её за руку.
— Прости, — сказала она, — коль я тебе не угодила чем ни на есть... аль сделала что-нибудь злое... После меня не тоскуй, не горюй, береги своё здоровье. Коль пожелаешь, так женись, только в обиду моих детей не давай: мачехи все злые. Ещё бью челом: проклял нас Никон, так ты упроси святейшего простить нас и пущай молится обо мне и моих детях. Я-то всегда его любила и не я его осудила.
После того вошли к ней сестры царя и её дети.
С каждым она поговорила, каждому сказала несколько слов.
Вся семья, таким образом, окружила её, и она как будто стала засыпать; вдруг она очнулась и, вздрогнув, обвела всех глазами: вся семья стояла на коленях и молилась об её исцелении.
— Аминь, — произнесла она, упала на подушки и вытянулась...
В 6 часов её не стало.
Плач, рыдания и вопли огласили терем, а царя почти без чувств увели в его опочивальню.
Царицу обмыли, одели парадно, набелили и нарумянили, снесли в Золотую палату и положили на стол, покрытый чёрным сукном.
Обставленная свечами и покрытая парчою, она похожа была на сказочную спящую царевну.
У её изголовья архимандрит читал псалтырь, а придворные, мужчины и женщины, в чёрных одеждах, то приходили, то уходили, поклонившись её праху.
На другой день, по обычаю, она должна была быть похоронена в усыпальнице цариц, в Вознесенском монастыре, находившемся в Кремле неподалёку от царских палат.
Патриарх наш и один из восточных патриархов, множество архиереев, архимандриты и почти всё московское белое духовенство явились на погребение.
Когда отслужена была панихида в Золотой палате, царицу положили в гроб, который перенесён в придворную церковь родственниками царицы и первыми боярами. Здесь отслужена обедня и панихида, и затем те же лица понесли гроб в Вознесенский монастырь.
Царь и царевич Алексей Алексеевич проводили гроб до кладбища и рыдали.
Народ, и в особенности нищие, которым покровительствовала царица, шли за гробом с громкими воплями: им казалось, что с её погребением и они обречены на голодную смерть.
Узнав о смерти царицы, патриарх Никон сильно сокрушился душою, постился, молился и плакал, говоря:
— Быть беде, быть беде... Ждёт нас ещё много горестей...
Вскоре прибыл в Ферапонтов монастырь Родион Стрешнев с деньгами и просьбою царя поминать царицу.
Никон обиделся, денег не взял и сказал:
— Я и так молюсь за царицу и за её детей...
Потом он, помолчав, продолжал:
— Быть ещё большей беде... Будет ещё и другая смерть... и смуты... гиль. Так поведай великому государю — судьбы Божии неисповедимы.
XXXVIII
НАЩОКИН И ХИТРОВО
Когда двор заметил, что царица Марья Ильинична начала сильно хворать, многие из бояр поняли, что с её смертью произойдёт перемена в государственном управлении, а потому каждый из них начал группироваться у той личности, какая, по его мнению, должна была сделаться центром тяготения.
На примете у всех были Хитрово и Нащокин, но и эти старались на всякий случай залучить к себе побольше сподвижников.
Дружба Хитрово, Стрешнева и Алмаза сделалась ещё сильнее.
— У меня был сегодня Матвеев, — начал он, — и жаловался на Нащокина. Боярин Афанасий стал-де теснить голландцев и во всём предпочтение отдаёт англичанам, — а голландцы нас снабжают и порохом, и пушками, и солдатами.
— Что же делать? — спросил Стрешнев.
— Да ничего. По-моему, так нужно Нащокина прогнать, а это возможно, коль вернуть Никона...
— Да ведь его на патриарший престол вновь не посадишь? — заметил Алмаз.
— Коли этого нельзя, так пущай здесь живёт, на Москве, на покое, в монастыре, и это будет довольно, чтобы аль прогнать, аль обессилить Нащокина. Гляди, ведь он завладел всем, — вздохнул Хитрово; потом, подумав немного, он продолжал: — Крутенек святейший, да честен и бескорыстен...