Патриарх Никон
Шрифт:
Царевич сильно затосковал по матери, но слишком часто посещался им терем под предлогом посещения её опочивальни.
Комар заподозрил неладное и вскоре убедился, что он прав: терем вредно на него действовал.
Честная душа Комара возмутилась, и он решил объясниться с царём. Не менее часа говорил он Алексею Михайловичу, что нужно вырвать царевича из теремного омута, а потому предлагал на лето вывезти его в Коломенское село, а терем, по его мнению, следовало расселить по другим загородным дворцам.
Откровенность и честность Комара вызвали большое расположение царя к карлику, и он предоставил ему действовать по своему усмотрению.
Когда
Чтобы рассеять царевича, предпринимались путешествия на поклонение по монастырям, охоты соколиные и разные потехи звериные, которые устраивались в сёлах Покровском, Хорошеве и Танинском.
Но здоровье царевича не поправлялось: он хилел и хилел, а однажды утром, проснувшись и желая встать с кровати, почувствовал, что ноги отказываются ему служить.
С каждым днём эти припадки усиливались, и лицо его приняло какое-то лихорадочное выражение, а щёки как будто потемнели.
Зачастую царевич был не в силах даже и по комнате пройтись. Тогда Комар придвигал к окну мягкий диванчик и, садясь к нему, занимал его рассказами о походах Брюховецкого и о других казачьих войнах, набегах и борьбе казачьей с поляками и турками.
Алексей Алексеевич заслушался его рассказов и полюбил Малороссию; но вместе с тем привязался так к Комару, что не отпускал его ни на шаг.
Прошло так несколько томительных месяцев, и царевич сделался тенью: глаза впали, худоба у него была поразительна — в полном смысле кости да кожа.
Ночью однажды проснулся царевич и крикнул:
— Комар!..
Проснулся Комар и бросился к нему.
— Комар, обними меня... Мне страшно... Разве не видишь?.. Там в углу мама... да такая, как положили её в фоб...
Царевич, успокойся, там никого нет... В углу горит лампадка, да образ Божьей Матери...
— Говорю, мама... Ты, сказывал, лампадка горит... ничего не вижу... как здесь темно... я и тебя не вижу... Как душно... открой окно... мне давит в груди... в горле... язык...
Царевич умолк, и голова его повисла на груди Комара: он тяжело дышал... Но вот раздался какой-то хрип в его груди, царевич конвульсивно сжал руки Комара, вытянулся — и его не стало.
Как безумный выбежал Комар из комнаты царевича и звал на помощь людей. Съезжались придворные, врачи, сам царь, но царевич лежал мёртвый, с улыбкою на лице.
На другой день погребальная процессия потянулась в Новоспасский монастырь, усыпальницу дома Романовых, при печальном перезвоне всех московских сорока сороков. Вся Москва провожала усопшего, и за гробом шёл сам царь, оплакивая горько нежно любимого им сына.
Комар убивался больше всех, и когда хотели зарыть могилу царевича, его насилу оторвали от гроба.
Когда пристав Никона, князь Шайсупов, объявил ему о смерти царевича Алексея, тот сильно опечалился и упал духом: как будто с его смертию рушились и все его надежды, причём он неосторожно сказал:
— Пророчество моё Родиону Стрешневу осуществляется: судьбы Провидения неисповедимы...
XLI
СТЕНЬКА РАЗИН
В воеводинском доме в Астрахани сидят в столовой два боярина и, обедая, ведут беседу. Оба сильно озабочены. Оба средних лет, но загорелые их лица и руки доказывают, что они закалены давно в бою.
Один из них брюнет, с карими прекрасными глазами — князь Прозоровский, первый воевода астраханский; собеседник его, с такими же волосами и бородою и с тёмно-синими глазами — товарищ его, Семён Иванович Львов, брат родной погибшего под Конотопом жениха царевны.
— Приехали ко мне купцы персидские, — рассказывал Прозоровский, — и баяли: Стенька-то Разин со своими голутвенными натворил бед персидскому шаху... Погулял он и разорил всё от Дербента до Баку, а в Реште предложил службу шаху и бил челом: дать-де ему земли для поселения... Переговоры затянулись, а казаки не в зачёт воровали. Взбеленились жители Решта, напали на него врасплох и убили четыреста казаков. Стенька отплыл от города, потом вновь вернулся будто бы для покупки товаров и просил пустить его лишь на шесть дней. Его пустили, и он с товарищами делал пять дней закупки, и всё свозил на свои суда. Рештцы, видя их миролюбие, забыли о предосторожности, а Стенька на шестой день поправил на голове своей шапку. По этому знаку казаки бросились на купцов: кого убивали, кого побрали в плен, много товаров награбили и на своих судах двинулись к Свиному острову, где устроили себе зимовлю. Отсюда разменивал он с персами пленных... Весною нынешнего года Разин перекинулся на восточные берега моря и погромил трухменские улусы, но здесь же убили его удалого товарища Серёжку Кривого. Шах, проведав это, послал на него Менедыхана, своего сродственника, и тот отплыл к Свиному острову с четырёхтысячною ратью... Стенька напал на него и потопил все суда, и спасся хан лишь с тремя судами, зато полонил Стенька дочь и сына хана... Теперь идёт он к нам.
Пущай пожалует, мы и угостим его на славу, как дорогого гостя, — улыбнулся князь Львов.
— Упаси Боже! — воскликнул воевода. — Получил я указ царский от боярина Нащокина: коли-де дадут повинную, так и простить и отпустить на Дон. Теперь-де и так смута в народе: боярские люди мутят, да и Васька Ус где-то шляется по сёлам да по лесам.
— Как великому государю угодно, а я бы того Стеньку, да на виселицу на первую осину: ещё до похода его на шаха он по пути, в Черном Яру, ограбил, прибил да посёк плетьми встретившегося воеводу Беклемишева. В Яицком городке обманом вошёл он в город, велел вырыть большую яму, поставил у ямы стрельца Чикмача и велел ему вершить [124] своих же: первого вершили стрелецкого голову Яцыну, а за ним сто семьдесят человек... Остальных он отпустил в Астрахань, а там нагнал и порубил их; а из твоих, княже Иван Семёнович, одного отправил он в Саратов, а другого убил и бросил в воду. Кажись, воровства много, чтобы его повесить.
124
Рубить головы.
— Твоя-то правда, да уж такой указ: коли принесёт повинную, так послать от них в Москву послов. Так и делай, княже.
Второй воевода покачал только головой и вздохнул. В это время к воеводам явился митрополичий боярский сын.
— А что? — спросил Прозоровский.
— Ехал я из моря, — произнёс он впопыхах, — из моря на учуге, ловил рыбу. На меня напал Стенька Разин, пограбил рыбу, а меня отпустил, наказав: в море-де не езди...
Не успел он это сообщить, как явился персидский купец и объявил, что он ехал от шаха с дарами великому государю, но на него напал Стенька, пограбил всё из судна и даже сына его забрал в плен и требует выкупа.