Патриарх Никон
Шрифт:
Коли я, да атаман, совершил такой грех, — думал он, — так пущай мы все грешны.
Когда же боярство узнало, что в лагере Стеньки произносится имя Никона, они передали об этом царю, и Никона ещё крепче стали запирать в келью и разобщили со всем светом.
XLII
НАТАЛЬЯ КИРИЛЛОВНА НАРЫШКИНА
После смерти царицы Марьи Ильиничны хозяйкою царского терема сделалась царевна Татьяна Михайловна.
Царские дочери имели в это время следующий возраст: Евдокия — двадцати двух, Марфа —
Старшие дочери усопшей и сама царевна Татьяна были против нового брака царя, вот почему на новый год, т.е. 1 сентября 1669 года, она имела следующий разговор с Анной Петровной Хитрово, мамкою нового наследника престола Фёдора.
— Слышала ты новость, — говорила раздражённо царевна, — братец затеял женитьбу. Смотрины назначил к февралю... племянницы мои ревмя плачут: дескать, не хотим мачехи. Покойная матушка говаривала: коль будет мачеха, добра не ждать.
— Да ведь царь-то не Бог знает как стар, — молвила уклончиво Хитрово, — ему и сорока нетути... а кровь так и брызжет из щёк...
— Оно-то так, да не к слову, уж оченно он разжирел, — вздохнула царевна. — Люблю-то и я его без души, да чего боюсь: кабы к нему не влез тестик облыжный. Братец мой покладист; ну, и учнёт всем ворочать, да и сживёт всех наших родственников со свету, а мачеха загрызёт и племянников, и нас с тобою, Анна Петровна.
Была это святая правда, но Анна Петровна смолчала и только произнесла, крестясь набожно:
— С нами силы небесные.
Помолчав немного, Татьяна Михайловна взяла её за руку и сказала:
— Ты, Анна Петровна, теперь наша мать, и на душе твоей будет грех, коли нам не поможешь. Коли будут смотрины, ты учини так, чтобы царю ни одна не была годна...
— Учинить-то учиним, да и у тебя, царевна, всё в руках: хозяйка ты теперь в тереме, а царь души в тебе не чает.
— Боюсь я, что тут не послушается... Гляди, всё боярство поднялось и пришлют они видимо-невидимо невест.
Этим окончился их разговор, но обе приняли тайное намерение постараться во чтобы то ни стало, если не расстроить свадьбы, то, по крайней мере, отложить её на неопределённое время.
Татьяна Михайловна, однако же, отгадала: с Покрова до февраля явилось в Москву на смотрины восемьдесят невест. В Золотой Царицыной палате их осматривали и все они не попали наверх.
Ликовал и торжествовал терем, и считал уж победу за собою, как совсем нежданно Матвеев привёз из своего дома воспитанницу свою, Наталью Кирилловну Нарышкину, с указом великого государя: без смотрины-де взять её наверх, т.е. как кандидатку на невесты.
Наталья Кирилловна произвела сильное впечатление на терем: стройная, как тополь, с выразительными умными глазами, с тёмно-каштановыми волосами, с прекрасными зубами и немного смуглым лицом, не набелённая и не нарумяненная, в возрасте уже возмужалая, т.е. за двадцать лет, она была необыкновенно эффектна.
Сделайся она в обыкновенном порядке, по избранию терема, царскою невестою, она стала бы его идолом, а тут, никем незнаемая, худородная, да ещё воспитанница худородного Матвеева, она встречена наверху верховыми боярынями и всем теремом хотя вежливо, но сухо.
— Вот-то напасти, — кипятилась царевна Татьяна Михайловна, зазвав в тот же день к себе Хитрово, — с этой-то стороны и не ожидала я. Спрашивала братца, а тот говорит: «Знаю я ещё из-под Смоленска Наташу... На руках её носил в лагере... Потом из виду упустил. А теперь захворал Артамон Матвеевич, и я его посетил... Гляжу, а за ним ухаживает девица в покрывале. — «Кто она?» — спрашиваю я; а он в ответ: «Помнишь, великий государь, девчурку Наташу в смоленском лагере, — вишь, какая выросла». — «Ну, — говорю, — хочу я чествовать её...» Ушла Наташа, принесла серебряные чарки да заморского вина, ну и чествовал я её: в ноги поклонился да облобызались... Как подняла она покров, так сердце моё забилось и выскочить хотело, а в ушах точно кто шепчет: это твоя судьба, сам Бог её послал».
— Коли судьба, так Бог благословит, — молвила Анна Петровна.
— Ах, Анна Петровна, покладиста ты стала; а по-моему, коли восемьдесят невест спустили, да почище смолянки, так и её сплавить-то надоть.
— Коли твоя воля, царевна... но как-то и сплавить?
— А вот ты сходи в Вознесенский монастырь да скажи — по моему указу, да пускай-де старица Егакова привезёт ко мне сиротку Авдотью Ивановну Беляеву, да поскорей.
— Слушаюсь, царевна, сейчас же туда.
— Да зайди к царю и проси, пущай-де после трапезы ко мне пожалует.
— Беспременно зайду. Твоя воля.
После обеда Татьяна Михайловна сидела в своей приёмной на диване, а против неё стояла Беляева. Как воспитанница монастыря, она была в одежде белицы.
Царевна расспрашивала её о родителях, родственниках и чему училась.
В это время вошёл государь и с минуту постоял в недоумении: перед ним находилось какое-то неземное существо... Никогда ещё в жизни своей он не видел такой красавицы: тёмно-синие глаза, коралловые губки, свежее и вместе с тем необыкновенной белизны лицо, хотя и серьёзное, но доброе и ангельское; к этому присовокупите стройность и формы вполне здоровой и крепкой натуры.
Белица зарумянилась и опустила покрывало.
— Ты, сестрица, звала меня? — произнёс смущённо государь.
Царевна сделала знак, чтобы белица удалилась. Сделав низкий поклон царю, она вышла.
— Кто это? — спросил царь.
Татьяна Михайловна объяснила ему, кто она, её родители и родственники.
— Призвала я её в терем, — закончила царица, — чтобы оставить её наверху, как одну из невест тебе.
Алексей Михайлович ещё более смутился.
— Благодарю тебя, сестрица, — сказал он, — но я решился... Зачем набирать...
— Свершить надоть обычай, — сухо возразила царевна. — Скажут, женили-де царя зря. Притом воля твоя: отослать можно.
Одно лишь скажу: коль ты её не захочешь, так отдаришь потом парчою, а суженой дашь ширинку да кольцо.
— Зачем отсылать теперь. Пущай остаётся... а там как Бог благословит...
Он вышел.
Зажили наверху, в тереме, у царевен обе невесты, и те устраивали, чтобы царь мог видеть то ту, то другую.
Но Беляева не хотела показываться без покрова, а Наташа напротив: привыкнув в Смоленске, где она жила со своей семьёй, быть без покрывала, охотно показывала царю своё лицо.