Патриарх Никон
Шрифт:
После того пошло потчивание, и запорожцы запели свои песни:
Соколе ясный, Брате мий ридный, Ты высоко летаешь, Ты далеко видаешь...Иные запорожцы пели:
Гей вы, степи, вы ридные, КраснымПопойка шла почти всю ночь, и большинство к утру лежало замертво пьяными.
На другой день, т.е. 8 февраля, был праздник, и по заведённому порядку воевода Огарёв, занимавший Гадяч, и полковник рейтарский немец Гульц, отправились с поздравлением к гетману.
— Герман пошёл молиться в церковь под гору, — сказал Лучко, выйдя к ним в столовую.
Огарёв и Гульц ушли. Воевода, придя домой, послал своего денщика узнать, находится ли гетман в церкви. Его там не оказалось, но тем не менее воевода пошёл туда, так как храм этот сооружён был гетманом и он по случаю праздника должен был туда прийти.
В то время, когда воевода молился, за полковником Гульцом пришёл от гетмана казак.
Полковник тотчас отправился к нему.
— Пришли ко мне из Запорожья кошевой атаман да полковник Соха с казаками и говорят: «Не любо нам, что царские воеводы в малороссийских городах и чинят многие налоги и обиды». Я к царскому величеству об этом писал, но ответа нет. Вы бы, полковники, из городов выходили.
— Пошли за воеводою и моими товарищами и сам скажи, — возразил Гульц.
— Да что мне твой воевода, этот боярский пёс, — крикнул гетман. — А вот что я скажу: коли сейчас же из города не пойдёте, так казаки вас побьют всех.
— Хорошо, — сказал немец, — но коли мы пойдём из города, так ты не вели нас бить.
— Что ты, что ты, мы не ляхи, — и, крестя лицо, он прибавил: от казаков задора не будет, только вы выходите смирно.
Гульц отправился к воеводе и передал ему слова гетмана.
— Не могу я покинуть города, — воскликнул Огарёв, — нужно лично переговорить с гетманом; потом он отречётся от своих слов.
Когда Огарёв зашёл к Брюховецкому, он долго не хотел его принять, наконец вышел и объявил:
— Запорожцы требуют, чтобы русские немедленно очистили город.
Огарёв возвратился к себе и сказал жене своей:
— Собирайся в путь... Нас здесь всего двести человек и крепости никакой здесь нет.
— Напрасно, — сказала она, — здесь каждый дом наша крепость... Будем сражаться... а там пошли в другие города, и нам дадут помощь.
— Пока эта помощь придёт, нас всех перебьют и перережут, — возразил Огарёв. — Притом, если мы выйдем из города, мы и людей и себя спасём: гетман клялся богом, что нам по пути ничего дурного не сделают.
— Выступим, — вздохнула жена его, — но сердце моё не предвещает ничего доброго... уж лучше бы здесь защищаться...
Начала она и люди её, и войско собираться в путь, и несколько часов спустя по направлению к Переяславлю потянулись прежде всего немец Гульц с обозами и возком, в котором находилась жена Огарёва; полковник на коне ехал рядом с экипажем для её защиты на случай нападения.
Доехали они так до заставы. Здесь казачий старшина Иван Бугай, коренастый, здоровенный запорожец, стоявший с сотнею казаков, пропустил их беспрепятственно с обозом.
Потянулись они по дороге в надежде, что и воевода с резервом тоже благополучно выйдет из города.
Но не прошли они и трёх вёрст от Гадяча, как услышали там пальбу. Они остановились, и Гульц тотчас собрал обоз, сделал из него засады и внутри разместил возок с боярынею и ратных людей, а сам поскакал с несколькими рейтарами обратно в город.
Там происходило в это время следующее:
Огарёв со стрельцами выступал из города, но на заставе Иван Бугай остановил их:
— Сдавайтесь! — крикнул он.
В ответ на это воевода произнёс твёрдо и решительно:
— Если вы не удалитесь, мы стрелять будем...
— Ах ты, пёс московский, — крикнул Бугай, бросившись к нему с обнажённою саблею.
Это был знак к нападению: казаки ринулись на стрельцов.
Бились и рубились, чем ни попало: слышны были выстрелы пистолетов, пищалей, стук оружия.
Силы были равные и бой был бы продолжителен, но Огарёв отсёк ухо Бугаю и тот, истекая кровью, упал с коня.
Казаки схватили его на руки, понесли в город с криком.
— Москали наших режут.
Воевода подобрал своих убитых и раненых и поспешно выступил из города.
На пути он встретил полковника Гульца.
— Жена моя права была, — сказал он, — уж лучше бы защищаться в городе; там они пожалели бы казачьи дома да и легче было бы сражаться... Эти разбойники, вероятно, тотчас нагрянут сюда, так нам нужно будет их отразить и дорого продать свою жизнь.
Они ускоренными шагами поспешили к передовому войску, но едва они прибыли туда, как вдали показались запорожцы с кошевым атаманом.
Русские выкинули флаг для переговоров, но те, будто не замечая его, неслись к ним вихрем.
Началась стрельба и рукопашный бой. Русские сражались отчаянно: семьдесят человек стрельцов и пятьдесят солдат пало под ножами запорожскими, остальные сто тридцать человек, избитые, израненные, забраны в плен; не больше тридцати человек стрельцов успело бежать на Переяславль, но те помёрзли в пути. Полковник Гульц сражался у возка боярыни и там пал, как герой; но она не сдавалась в плен: она дралась с отчаянием и взяли её тогда, когда свалили и связали её.
Огарёв бился до последнего и не сдавался, но тяжёлая рана на голове лишила его чувств и запорожцы забрали его полумёртвого.
Одержав эту постыдную победу, запорожцы забрали русский обоз и пленных и двинулись с триумфом в город, причём били в котлы и в барабаны и неистово пели песни.
Вступив в город, они послали Огарёва к протопопу, а боярыню за то, что муж её отсёк ухо Ивану Бугаю, и за то, что она не сдавалась без бою, раздели и повели по городу простоволосую. Приведя её таким образом на площадь, где собрался народ, Бугай выхватил кинжал и отсёк ей одну грудь.