Шрифт:
Николай Устрялов
Patriotica
I
В 1905 году, в разгар русско-японской войны группа русских студентов отправила в Токио телеграмму микадо с искренним приветом и пожеланием скорейшей победы над кровавым русским царем и его ненавистным самодержавием.
В том же 1905 году та же группа русских студентов обратилась к польским патриотам с братским приветом, с пожеланием успеха в борьбе с царским правительством за восстановление польского государства и свержение русского абсолютизма.
Прошло 15 лет. Капризною игрою исторической судьбы эта группа русских студентов, возмужавшая и разросшаяся, превратилась, худо ли, хорошо ли, в русское правительство и принялась диктаторски править страной.
Тогда нашлась в стране другая группа русских интеллигентных
Вместе с тем та же группа русских людей обратилась к польским патриотам (в свою очередь созревшим и оформившимся за эти 15 лет) с братским приветом и пожеланием успеха в их борьбе с красным правительством за расширение польского государства и свержение русского деспотизма.
Группа русских пораженцев 1905 года на упрек в антипатриотизме и предательстве родины отвечала обычно, что нужно различать петербургское правительство от русского народа, что русское царское правительство ненавидимо русским народом и что оно не столько русское, сколько немецкое. К этому прибавлялось для вящей убедительности, что интересы мировой ?солидарности трудящихся? должны стоять на первом плане, а русская власть есть их величайший враг. Группа русских пораженцев 1920 года на упреки в антипатриотизме и забвении родины отвечает обычно, что нужно отличать московское правительство от русского народа, что русское советское правительство ненавидимо русским народом и что оно не столько русское, сколько еврейское. К этому присовокупляется для пущей убедительности, что интересы мировой ?культуры? должны стоять на первом плане, а нынешняя русская власть есть их непримиримый враг...
Какое глубочайшее недоразумение - считать русскую революцию не национальной! Это могут утверждать лишь те, кто закрывает глаза на всю русскую историю и, в частности, на историю нашей общественной и политической мысли.
Разве не началась она, революция наша, и не развивалась через типичнейший русский бунт, ?бессмысленный и беспощадный? с первого взгляда, но всегда таящий в себе какие-то нравственные глубины, какую-то своеобразную ?правду?? Затем, разве в ней нет причудливо преломленного и осложненного духа славянофильства? Разве в ней мало от Белинского? От чаадаевского пессимизма? От печоринской (чисто русской) ?патриофобии?? От герценовского революционного романтизма (?мы опередили Европу потому, что отстали от нее?). А писаревский утилитаризм? А Чернышевский? А якобинизм ткачевского ?Набата? (апология ?инициативного меньшинства?)? Наконец, разве на каждом шагу в ней не чувствуется Достоевский, достоевщина - от Петруши Верховенского до Алеши Карамазова? Или, быть может, оба они - не русские? А марксизм 90-х годов, руководимый теми, кого мы считаем теперь носителями подлинной русской идеи,- Булгаковым, Бердяевым, Струве? А Горький? А ?соловьевцы?- Андрей Белый и Александр Блок?..
Нет, ни нам, ни ?народу? неуместно снимать с себя прямую ответственность за нынешний кризис - ни за темный, ни за светлый его лики. Он - наш, он подлинно русский, он весь в нашей психологии, в нашем прошлом,и ничего подобного не может быть и не будет на Западе, хотя бы и при социальной революции, внешне с него скопированной. И если даже окажется математически доказанным, как это ныне не совсем удачно доказывается подчас, что девяносто процентов русских революционеров - инородцы, главным образом евреи, то это отнюдь не опровергает чисто русского характера движения. Если к нему и прикладываются ?чужие? руки,- душа у него, ?нутро? его, худо ли, хорошо ли, все же истинно русское - интеллигентское, преломленное сквозь психику народа.
Не инородцы-революционеры правят русской революцией, а русская революция правит инородцами-революционерами, внешне или внутренне приобщившимися ?русскому духу? в его нынешнем состоянии...
Не есть ли крутящаяся над Россией буря - сплошное разрушение, ?чистое отрицание?, безнадежно опустошительное, как
Естественный вопрос современников. Ибо они видят, как горят усадьбы, как умирает устоявшийся быт, такой очаровательный и благородный, как в дни уличных восстаний расхищаются любимые музеи, как тяжелый снаряд разрывается на куполе Благовещенского Кремлевского собора, как драгоценности Зимнего дворца продаются на заграничных толкучках, как исчезает, спаленный пожаром, старый Ярославль... Ибо, кроме того, они воочию наблюдают потрясающее опустошение в рядах тех, кто по справедливости считался ими цветом современной русской культуры,- они видят, как рука убийц поражает Шингарева, Кокошкина, как в кошмарных условиях изгнания гибнет от нелепых тифов длинная вереница виднейших деятелей общественности и науки во главе с Трубецким, как один за другим вырываются из строя русскими пулями популярнейшие русские генералы, как покидают родину лучшие ее люди, как, наконец, умирают от голода Лаппо-Данилевский, Розанов и многие, многие другие.
И они готовы, эти несчастные, измученные современники, всеми словами, какие находят, проклинать налетевший шквал, считать его бессмысленно разрушительным, позорной болезнью, падением ?когда-то великого? народа...
Всякое великое историческое событие сопряжено с разрушением. И вообще-то говоря, культура человечества тем только и жива, что постоянно разрушается и творится вновь, сгорая и возрождаясь, как феникс из пепла, поглощая порождения свои, как Сатурн.
Разрушение страшно и мрачно, когда на него смотришь вблизи. Но если его возьмешь в большой перспективе, оно - лишь неизбежный признак жизни, хотя, быть может, и несколько грустный признак: было бы лучше, если бы творчество не предполагало разрушения, и, скажем, ценности языческой культуры мирно уживались бы рядом с явлениями христианства, а быт Людовика XIV- с атмосферою пореволюционной свободы личности.
Но ведь этого нет и по условиям жизни земной, во времени протекающей, быть не может. Взять хотя бы эти два случайно выплывшие примера. Христианская культура, введенная в мир великою и мрачно прекрасною эпохою средневековья, начала с того, что безжалостно сокрушала бесконечное количество несравненных памятников древности. ?Нашествие варваров внесло гораздо меньше опустошений в сокровищницу древней культуры, нежели благочестивая ревность служителей Христианской Церкви?,- говорит историк средних веков Генрих Эйкели...
Но ведь и средние века обогатили человечество потоком напряженнейшей и своеобразнейшей своей собственной культуры, и само нашествие варваров положило начало новой истории, приобщив свежие народы к разрушенной ими цивилизации, и французская революция внесла в европейскую культуру самозаконный мир своих ценностей, ставших воздухом нового человечества и прославив Францию навеки.
Старый быт умирает, но не бойтесь - новая эпоха обрастет новым бытом, новой культурой...
Испытания последних лет с жестокою ясностью показали, что из всех политических групп, выдвинутых революцией, лишь большевизм, при всех пороках своего тяжкого и мрачного быта, смог стать действительным русским правительством, лишь он один, по слову К. Леонтьева, ?подморозил? загнивавшие воды революционного разлива и подлинно
Над самой бездной, На высоте уздой железной Россию вздернул на дыбы...
Над Зимним дворцом, вновь обретшим гордый облик подлинно великодержавного величия, дерзко развевается Красное знамя, а над Спасскими воротами, по-прежнему являющими собой глубочайшую исторически-национальную святость, древние куранты играют ?Интернационал?. Пусть это странно и больно для глаза, для уха, пусть это коробит, но в конце концов в глубине души невольно рождается вопрос:
– Красное ли знамя безобразит собой Зимний дворец,- или, напротив, Зимний дворец красит собой Красное знамя? ?Интернационал? ли нечестивыми звуками оскверняет Спасские ворота, или Спасские ворота кремлевским веянием влагают новый смысл в ?Интернационал??..