Паутина грез
Шрифт:
Его усталое лицо говорило, что отец признал поражение, и это задувало слабый огонек надежды. Горько было сознавать, что любовь моих родителей все эти годы медленно таяла. И только сейчас всплыли в мыслях мамины речи об отце. Я вспомнила их в нюансах и подробностях и, увидев все в ином свете, поняла, что до сих пор не замечала очевидного, не слышала предвестников несчастья и не хотела слышать. Теперь правда обрушилась на меня.
— Папа, я что, больше не увижу тебя? — пересохшими губами выговорила я. Дрожащие руки выдавали меня, их даже пришлось зажать
— Обязательно увидишь! А как же иначе? Это плавание продлится не больше месяца, а затем я непременно зайду.
— Зайду?
Как нелепо звучит это слово из уст папы. Он «будет заходить»? «Заходить» к себе домой? Как гость, как посторонний позвонит в дверь и как чужого его встретит дворецкий?
— Буду по возможности писать, звонить, — добавил он и взял мою руку в свою ладонь. — Ты быстро взрослеешь, Ли. Ты уже почти настоящая женщина. У тебя женские заботы, интересы. Сейчас тебе мама нужна как никогда. Тебе нужны ее советы, ее поддержка. Скоро вокруг тебя появятся мальчики, затем молодые люди… Возможно, права твоя мать: не стоило морочить тебе голову бизнесом и техникой.
— Ой, нет, папа, мне это так интересно, — с жаром возразила я.
— Я знаю.
Папа погладил мою ладошку, а мне хотелось, чтобы он прижал меня крепко-крепко, поцеловал и сказал, что все позади и теперь все будет хорошо.
— Папа, я не хочу, чтобы ты уходил. Я не хочу, чтобы ты заходил, — выдавила я. Слезы полились ручьем. Я не могла сдержать всхлипываний. Плечи затряслись. И отец обнял меня и, крепко держа в своих сильных руках, проговорил:
— Ну будет, будет тебе, принцесса. Не плачь. — Он целовал меня, гладил по голове. — Все будет хорошо. Вот увидишь. Все пройдет. Боль пройдет, печаль пройдет. — Папа стал вытирать ладонью слезы с моих щек. — Ты же дочь судовладельца. Пора надеть веселую рожицу. Мы с тобой вместе будем провожать пассажиров. Ну что, сделаешь это ради меня?
— Конечно, папа. — Я сглотнула слезы, но тут же начала икать. Отец рассмеялся.
— Сейчас задержу дыхание. Это помогает.
— Вот это характер! — похвалил он и встал. — Давай собирайся и беги завтракать. А потом быстро ко мне на мостик. Мы будем оттуда смотреть, как капитан Уиллшоу швартует судно. Договорились? И, несмотря ни на что, всегда помни, принцесса, — я тебя люблю. Обещаешь помнить?
— Обещаю, папа. И я тебя люблю. Всегда.
— Вот это характер, настоящий морской характер. Ну, жду наверху.
И, тихо закрыв дверь, он вышел. А я осталась сидеть, тупо глядя перед собой.
Сердце превратилось в кричащую рану, но я была морально обессилена, чтобы плакать, хотя, казалось, могу выплакать себя досуха. Внезапно пришла ярость и злость на мать. Теперь я увидела, какая она глупая, что столько беспокоится о себе, что думает только о себе. Как она смела так поступить с нами? Разве не все равно, как она выглядит, сколько ей лет? Не будет же она вечно молодой… Разве она не понимает, что никогда ей не найти человека, который любил бы ее — и до сих пор любит, — как папа?!
Какая низость с ее стороны после стольких лет повернуться к нему спиной! Ведь он вытащил ее из тьмы, избавил от ужасной жизни. Она же сама рассказывала об этом… И вдруг выясняется, что ради забавы, ради удовольствия можно отодвинуть в сторону любящего человека.
А если еще не поздно? И мне удастся переубедить маму? Не надо только никому говорить о Мехико и о разводе. В конце концов, можно поехать туда и дать делу обратный ход. Важно только раскрыть ей глаза, объяснить, что она разрушает не только свою, но и мою жизнь.
Но все внутри оборвалось, когда пришла внезапная мысль, что мать все продумала заранее. Теперь ее ничто не остановит. Она даже бросила меня на Ямайке. Значит, личная жизнь для нее важнее. Она не станет слушать меня, и никакие реки моих горьких слез не убедят ее в том, что она не права.
Понимал это и отец. У него не осталось надежды.
Я медленно встала, подошла к зеркалу и увидела нечто ужасное — заплаканное лицо, покрасневшие глаза… Еще эта икота. Частая, мучительная, болезненная икота. Я выпила воды, задержала дыхание — не помогло. Только умывшись и сев завтракать, я немного пришла в себя. Аппетита не было. Настроения разговаривать тоже. Но я дала папе обещание.
«Джиллиан» торжественно вошла в порт. Какую горечь, должно быть, вызывает сейчас у отца это название. Я прекрасно помню день, когда он, ничего не объясняя, потащил нас с мамой на прогулку. По дороге завернул в порт, сказав, что ему надо решить одно срочное дело, а нас попросил подождать его… И тут мы увидели новый, с иголочки, великолепный океанский лайнер, торжественно ожидавший крещения. Мы не понимали, почему отец так настаивал на нашем присутствии при этом обряде, пока не увидели полыхнувшие на борту золотые буквы «Джиллиан».
Как же ликовала мама! Как целовала папу! Как она смеялась от удовольствия! Кажется, это было давным-давно, если вообще было…
Экипаж капитана Уиллшоу безукоризненно знал свое дело. До причала было уже рукой подать. Я различала лица в толпе встречающих, видела вереницу такси и частных машин, ожидавших путешественников. Пассажиры сгрудились на палубах, приветственно кричали, заметив родных и близких, махали им шляпами и платочками, делали последние фотографии на борту. Я изо всех сил высматривала маму, но нигде ее не видела. Наконец я разглядела автомобиль и знакомого водителя Пола Робертса, который скучал в ожидании.
— Мама придет встречать меня?
— Думаю, она отправила Пола одного. Со мной она не жаждет встречи, — сказал отец.
— А я? Как же я? Ко всем пришли родственники…
— Она хочет избежать выяснения отношений, — произнес папа.
Надо же, он даже сейчас ее защищает. Эх, если бы мама знала, как он любит ее.
— А ты сейчас не поедешь домой, пап? — спокойно поинтересовалась я, зная, что он рассчитывает на мое мужество. Он не хотел, чтобы подчиненные догадались о наших семейных проблемах.