Паутина грез
Шрифт:
— Нет. У меня еще куча дел. Ты поезжай. А я зайду позже.
Опять это жуткое слово «зайду».
Когда наконец спустили трап и пассажиры ринулись на пристань, я снова обернулась к папе. Он с наигранной бодростью кивнул мне.
— Иди же, — тихо промолвил он. — А за меня не волнуйся.
— Папа…
В горле стоял комок. Отец снова кивнул, поторапливая меня. И тут я поняла, что он сам держится из последних сил. Я потянулась к родным рукам, но папа только коротко поцеловал меня и подтолкнул к дверям. Мы расстались.
Утро было ласковым, только мне все казалось мрачным и серым. Морской ветерок напоминал ледяное дыхание зимы, остужая мокрые от слез щеки. Я поплотнее закуталась в пальто, вытерла лицо и шагнула к трапу. В этот момент кто-то подхватил меня сзади под руки.
Клара и Мелани Спенсер! Их родители стояли рядом, обнявшись, как всегда. Клара держалась за отца. Мелани за мать. Над ними можно было повесить вывеску «СЧАСТЛИВОЕ СЕМЕЙСТВО».
— До свидания, Ли, — сказала Клара. — Мы напишем тебе.
— Счастливо! Я тоже напишу. — Я кивнула и пошла вперед. Мне хотелось поскорее избавиться от их общества.
— Ли! — закричала вдогонку Клара. — В гостях хорошо, а дома лучше, правда?
Я только помахала в ответ и побежала к машине. Вещи, слава Богу, были уже погружены.
— Как поживает мама? — спросила я Пола. А вдруг она раскаивается, вдруг ей от этого нездоровится, почти с надеждой думала я.
— О, все в порядке. Сегодня с утра ее голос был вполне бодрый. Везет вам, путешественникам. Здесь у нас такие холода стояли. Как отдохнули? — буднично поинтересовался шофер.
— Нормально, — пробормотала я и стала смотреть назад. На мостике все еще стояли капитан Уиллшоу и папа. Они оживленно беседовали. Но даже издали отец заметил меня и, почувствовав мой взгляд, медленно поднял руку в ответ: жест его был торжественным и печальным, как у проигравшего на поле битвы.
Из дома навстречу мне вышел Кларенс, засуетились около багажа слуги, но мамы и здесь не было видно. Я ворвалась в холл и требовательно воскликнула:
— МАМА! МАМА, ГДЕ ТЫ?
Позади меня возник Кларенс.
— Миссис ван Ворин с утра отправилась на побережье и пока не возвращалась, — доложил он.
— Что?! На побережье? Она разве не знала, что я приезжаю сегодня? — выкрикнула я.
Кларенс был шокирован моей горячностью, но виду не подал и сказал почтительно:
— Я распорядился поднять багаж в вашу комнату, мисс Ли.
И растворился в глубинах дома.
А я замерла в растерянности. Вдруг мой взгляд упал на двери отцовского кабинета. Он больше ему не понадобится, мелькнула мысль, и сразу комок встал в горле. Что же мама сделает — просто запрет эти двери? Я ведь знала, что она не выносит вида папиной комнаты. Но для меня она была дороже Святой обители. Я медленно вошла туда и увидела с детства знакомую обстановку, папины любимые вещи, вдохнула запах табака, старой мебели, книг. Пусть здесь все потертое и потрепанное, но эта комната всегда будет казаться мне красивой. Потому что здесь жил папа.
Как наяву я увидела его: вот он садится за стол, перебирает бумаги, вот тянется дымок из его трубки, которая ему еще от деда досталась. На самом видном месте стоит модель «Джиллиан». Отец так гордился этим судном, носящим имя любимой женщины. На столе, на полках — привычный беспорядок. До боли сжалось сердце — скоро папа «зайдет», заберет самое необходимое… и все.
Медленно вышла я из кабинета, медленно стала подниматься по лестнице. Навстречу спускался Кларенс, который откровенно хотел избежать со мной встречи, но не сумел.
— Все в вашей комнате, мисс Ли, — скороговоркой выпалил он.
— Спасибо, Кларенс.
Он заторопился вниз.
— Послушай, Кларенс, — молвила я ему вслед.
— Да?
— Мама не говорила, когда вернется?
— Нет, мисс Ли.
— Спасибо, Кларенс.
Моя комната неожиданно показалась мне совершенно другой. Я так спешила домой, так мечтала оказаться в родных стенах, поваляться на своей кровати среди любимых плюшевых зверушек. Я собиралась звонить подружкам, чтобы узнать школьные новости, рассказать о круизе, похвастаться знакомством с Фултоном и Рэймондом… Но вдруг все это перестало иметь значение.
Как загипнотизированная я делала какие-то движения: умылась, переоделась, разобрала вещи, отнесла в стирку грязное белье, навела на полках порядок. Затем посидела сложа руки. Потом — не из любопытства, не со скуки, не знаю почему — пошла в мамины апартаменты.
Она еще не вернулась. В ее спальне все было по-прежнему: ворох одежды на стульях, шеренги флаконов и баночек на туалетном столике, завалы гребешков, шпилек, расчесок. Господи, она даже не убрала свадебные фотографии! Вот они — стоят в рамочках. Счастливая, нарядная, красивая мама… и папа, моложавый, элегантный, статный. Но будто черной печатью на их лицах легло теперь страшное слово «развод». Эта печать будет стоять на нашем доме, и он сразу потеряет свой жизнерадостный облик, этой печатью будут отмечены слуги, и они станут понурыми и молчаливыми. Эта печать перечеркнет все светлое в нашей жизни. Мама и папа уже никогда не будут прежними. А я… боюсь, стану другой и я.
Мне нечего было больше делать в маминых комнатах. Я пошла к дверям, но вдруг что-то привлекло мое внимание. Почему так завален ее письменный стол? Что это за кипы открыток? И типографской краской пахнет… Странно, ни юбилеев, ни именин не ожидается. Неужели мама собирается таким образом оповещать своих знакомых о разводе? Я взяла верхнюю открытку и развернула.
Сначала это показалось мне бессмыслицей, только сердце отчего-то заколотилось и перехватило дыхание. Дурное предчувствие? Через мгновение до боли забилась в висках кровь. Посыпались слезы, которые с самого утра были наготове, я глотала их, перебирая глянцевые, нарядные открытки. Сколько же их! И все одинаковые! Это были приглашения на свадьбу!
Глава 6
Новый лучший друг
Мама не появлялась несколько часов. Я сидела в своей комнате, ждала ее и не могла дождаться, пока наконец не услышала звонкий смех у двери, затем шаги по лестнице. Я терялась в догадках, что привело ее в такое хорошее настроение. Мир вокруг нас рушился, а ее голос звучал мелодично и весело, будто в рождественское утро.
Я вышла в коридор в тот момент, когда там появилась мама. Она была красива, как всегда. Похоже, побег от нас с папой пошел ей на пользу, потому что она была воодушевлена, полна энергии и жизни. Глаза блестели, с мягким золотистым отливом светились выбившиеся из-под меховой шапочки волосы. Мама была в своем любимом норковом манто, которое отец для нее заказывал в России. Свежий ноябрьский воздух оставил на ее щеках нежный румянец. Только тогда я поняла, что хотела бы увидеть ее нездоровой, бледной, опустошенной.