Павел I
Шрифт:
Особо удачливых ждали вечера у Императрицы, где в Бриллиантовом зале Зимнего Дворца, или Концертном Зале Екатерининского Дворца в Царском Селе, или ином каком-нибудь зале происходили важные «ассамблеи»: карточные игры под звуки арфы или флейты. А затем ужины в присутствии Государыни, продолжавшиеся порой до двух-трёх часов ночи. И так почти каждый день, из года в год, десятилетиями.
Где-то там далеко-далеко от золоченых столичных залов располагалась огромная и тёмная страна, которая называлась Россией. Миллионы «грязных» и «необразованных» людей сеяли и убирали урожай, растили скот, рожали детей, гнили на шахтах и рудниках, погибали в чаду заводов и фабрик, мёрзли на постах и в холодных казармах, но
Важно было улавливать все нюансы придворных рокировок: кого Императрица пригласила в свои партнёры за карточный столик, с кем она разговаривала, на кого смотрела, кого по плечу ударила веером и, главное, — что сказала, каким тоном и о чём был разговор. Во имя интересов карьеры необходимо было обязательно знать и благорасположение очередного фаворита; к кому он подошёл, кого позвал, с кем разговаривал. Все надо было зафиксировать в мельчайших деталях, а потом обсуждать и анализовать до следующего случая.
Какие уж тут «дела департамента», «нужды ведомства», интересы страны. Об этом в высшем обществе и говорить-то было не принято. Разложение — самое точное слово, передающее состояние административно-управленческой среды в последние годы правления Екатерины. Причём разложение, граничившее с деградацией, затронуло в первую очередь высший бюрократический слой, что в свою очередь не могло не отразиться на всей системе управления.
Нетрудно понять, какие «землетрясения», «тайфуны» и «наводнения» испытал столичный бомонд с приходом к власти Павла Петровича. Екатерина II когда-то в шутку предупреждала приближенных, что если Павел станет Монархом, то «вы намучаетесь», Это замечание Императрицы стало выглядеть пророчеством уже в первые дни и недели после воцарения Павла I. Куда делись изысканные парики, расшитые камзолы, бриллиантовые пуговицы и туфли с золотыми и алмазными пряжками! Вмиг всё улетучилось без следа вместе с ночными ужинами, карточными играми до рассвета, музыкальными вечерами и дворцовыми «амурами». На смену томной неги, которая витала при Екатерине в дворцовых лабиринтах, пришла почти армейская простота. Не было больше свободного «цветения чувств», а только служба, служба и опять служба.
Это так шокировало, возмущало, потрясало; в высшем свете все четыре года правления Павла только и разговоров было о «золотом веке Екатерины», о том, как тогда «всем было хорошо», и какая тогда была приятная и радостная жизнь! А теперь что?
Подумать только, Император Всероссийский, как какая-нибудь «необразованная деревенщина», в пять часов утра (!!!) уже на ногах, уже инспектирует караулы, принимает рапорты, требует к себе должностных лиц с докладами, и это — ни свет ни заря! Все должны теперь быть на своём месте, ещё когда и солнце не встало! И доклад должен быть как военный рапорт: краткий, ясный, без всяких «лишних слов». Да сановники так и говорить-то не умели! И ничего не забывает, требует исполнения от того, кому поручил. И поди же, не угоди, тут же можешь распрощаться с должностью, потеряешь место.
Раньше-то как хорошо было: не хочешь идти на прием с докладом, перепоручи нижестоящему, или сошлись на болезнь, дома посиди. «Матушка Екатерина была «сердечная», всех прощала. Теперь же настали «ужасные», просто «каиновы времена». Император болезням на слово не верит, сам всё норовит проверить, гонцов посылает к болящим!
Замечательно эту новую атмосферу жизни петербургского служилого люда передал в своих воспоминаниях тогда прапорщик, а позже сенатор Ф. П. Лубяновсхий (1777–1869). «Мир живет примером Государя. В канцеляриях, в департаментах, в коллегиях, везде в столице свечи горели с пяти часов утра; с той же поры и в вице-канцелярском доме, что был против Зимнего Дворца, все люстры и все камины пылали. Сенаторы с восьми утра сидели за красным столом. Возрождение по военной части было ещё явственней — с головы началось. Седые с георгиевскими звездами военачальники учились маршировать, равняться, салютовать…».
И ещё страшная мода быстро завелась: если Император узнает, что кто-то «берёт», даже если берёт, так пустяки, «по мелочи», жди грозы. Чуть ли не самое страшное преступление теперь. А как жить, на что жить? Доходы от имения — вещь ненадёжная. То поздний мороз урожай побьет, то мор на скотину нападёт, то ещё какая-нибудь напасть и вместо прибытка — одни убытки. Самый верный источник — казна; не убудет ведь, если «на пропитание» чего-то позаимствовать. В последние годы Екатерины II казнокрадство, или, если выражаться современным языком, коррупция достигла таких размеров, которых никогда в России не наблюдалось.
Посланник Прусского Короля в Петербурге граф Брюль через несколько месяцев после воцарения Павла доносил в Берлин, что среди офицерства зреет недовольство. «Отнимая у полковых командиров возможность грабить, — писал граф, — им не дают средства к жизни, потому что у них остаётся не более 800 рублей жалования…» Действительно, как же прожить на жалование! Надо учиться экономить, надо отказывать себе во многом; теперь и перчатки лайковые каждый день не сменишь — «нищета». Получить же «приварок» к жалованью по-тихому теперь невозможно…
А дамы? Какие ущемления начали терпеть! Раньше, бывало, на балу чуть не все «прелести» можно было всему свету показать. Некоторые до того оголялись, что чуть ли полуголыми являлись: снизу еще прикрывались, а сверху — немного редких кружев и страусиных перьев, вот и весь наряд. Екатерина не поощряла, когда девицы фривольности вытворяли, а к «зрелым дамам» была снисходительна. Некоторые из них так напомаживались и обнажались, носили такие вырезы (декольте), что чуть ли не выскакивали из платья, почти как в бане. И без стеснения демонстрировали давно увядшие прелести, что всегда служило излюбленной темой для иронических замечаний Екатерины. Она по себе знала, что никакими помадами и перьями старость не одолеешь.
Ныне же ввели в моду «русские платья», глухие, закрытые со всех сторон, даже драгоценности на них не играли, как следует. Теперь Императорский Двор, как злословили в салонах, стал походить на смесь казармы и монастыря! Как начались балы при новом царствовании, так все и оторопели. Куда ушла лёгкость, «воздушность» былого времени. Балы стали походить на вахтпарады; всё по строгому «расписанию», все подчинено церемониальной «принадлежности» и никакой «свободы». Император Павел, считавшийся одним из лучших танцоров, сам теперь не танцевал; исполнял только первый тур, и всё. Далее ходил в сопровождении дежурного флигель-адъютанта среди приглашенных, следя за порядком, и тут же реагировал, если замечал какую-нибудь неисправность в одежде кавалеров. Танцевали же вышедшие из моды гавот и менуэт, как танцы благопристойные.
У «веселящихся» ноги подкашивались, когда Император оказывался рядом; все только и мечтали, чтобы повелитель не удостоил вниманием. Порой случалось, что бальная зала превращалась в аудиенц-залу, когда Императору заблагорассудится вызвать кого-то для беседы, которая могла окончиться и отличием, награждением, а порой и публичным изгнанием не только с бала, но и с должности.
Некогда было теперь на балах посплетничать, а о «французских анекдотах», которыми ранее блистали записные острословы, даже страшно было вспоминать. Да и эти самые столичные «острословы» теперь все вмиг присмирели, онемели. Заканчивались же балы теперь тогда, когда раньше только начинались: в одиннадцать, а то и в десять часов вечера!