Павел I
Шрифт:
Прошло десять лет с июньской революции, а память о ее несогласованности с правилами престолонаследия никак не выравнивалась из мнения народного. Призрак Петра Третьего бродил по окраинам империи.
Что такое Петр Третий – хорошо видели в Петербурге. В Москве его тоже видели, когда он, будучи наследником, несколько раз сопровождал Елисавету Петровну при ее визитах в первопрестольную. Но чем дальше от столиц, тем меньше было знавших его как царя и человека и тем гуще возрастала молва о незаслуженном отрешении его от престола.
У нашего народа уже полтораста лет, со времен царевича Димитрия и Гришки Отрепьева, [104] повелось считать всякого быстро умершего царя или царского сына не умершим, а живым – то есть чудесно спасшимся из длинных боярских рук, чтобы после явиться к своим подданным – навести порядок и дать волю.
Не было случая, чтобы народу явился самодержец, прославивший
104
Димитрий (1582–1591), последний сын Ивана Грозного, погибший при невыясненных обстоятельствах в Угличе; его именем назвался самозванец, объявившийся в Польше около 1601 года и в 1605–1606 гг. занимавший царский престол в Москве; согласно легенде, пущенной правительством Бориса Годунова, Лжедмитрий был беглым дьяконом Чудова монастыря, находившегося в Московском Кремле.
105
Известные по материалам следственных дел самозваные царевичи Алексеи появлялись в 1715, 1723, 1724, 1731, 1738 гг. (см. : Соловьев. Кн. IX. С. 184–185; Голикова. С. 177; Алефиренко. С. 325–326; Чистов. С. 118–119, 124–128); ничего важного они не совершили и были арестованы только по факту самозванства. Значительно больше шуму произвели в 1732—34 гг. два самозваных царевича – Алексей Петрович в Тамбовской губернии и Петр Петрович на Дону; последний рассылал прелестные письма, зазывая казаков и мужиков к себе на службу. Обоих самозванцев казнили (см. : Есипов. С. 433–439; Алефиренко. С. 325; Чистов. С. 126–127). Петр Петрович – один из сыновей Петра I, умерших в младенчестве.
Самозванцев ловили и отправляли в каторгу. Смуты гасли, но слухи оставались, и плодились новые цари и царевичи. Их тоже ловили и отправляли.
При Елисавете Петровне погасли и самозванцы – то ли потому, что новое поколение было скромнее предыдущего, то ли потому, что на окраинах позабыли о сыновьях Петра Первого.
Но лишь только погиб третий Петр, весть о его счастливом спасении заполыхала, аки сухая трава от искры, а самозванцы стали расти, яко грибы после дождя.
В 1763-м году в Петербург донесли, будто Петр Третий скрывается у казаков на Яике. Под Уфой изобличили попа и дьячка, служивших благодарственный молебен об избавлении государя от опасностей ( Сивков. С. 96).
В 1764-м слухи продолжали сверкать то там, то тут. Рассказывали, что видели государя под Курском. Скоро государь сам пришел в курские окрестности: он зарабатывал себе пропитание лечением местных мужиков. Его посадили в острог, он сбежал и, укрывшись у своих пациентов, просил их: «Детки, сберегите меня, я де земной ваш бог». Мужики его берегли, но начальство отыскало, и на следствии он признал себя разорившимся армянским купцом Антоном Асланбековым. Его отправили в Нерчинские рудники, но тотчас в Глухове, на Украине, объявился еще один – малоросс Николай Колченко; спьяну, по неведению или от сумасшествия он называл себя наследником Петром Федоровичем ( Сивков. С. 97–98).
В 1765-м в Воронежской губернии государь собрал вокруг себя до трехсот мужиков и, обещав им сократить подати, собрался в поход на Москву. Одновременно Петр Третий пришел в Изюмскую провинцию. – Оба самозванца оказались беглыми солдатами; их отправили в Нерчинск. Изюмский государь и на каторге продолжал называть себя Петром Третьим, за что получал от самых доверчивых почет и подарки ( Соловьев. Кн. XIII. С. 412–413; Сивков. С. 103–107).
В 1766-м в Оренбургской губернии беглый казак разглашал себя сенатским курьером, расследовал жалобы мужиков и показывал им печатный указ с титулом Петра Третьего ( Соловьев. Кн. XIV. С. 19–21).
И это повторялось из года в год. Самозванничали обычно беглые солдаты и казаки. Случались, впрочем, и иного звания люди. В 1773-м году в Оренбурге объявил себя императором пропившийся капитан местного гарнизона. «Хочу, – решил капитан, – сказаться государем Петром Федоровичем <…>, может, иной дурак и поверит» ( Сивков. С. 117–120).
Им верили, ибо заповедано людям ждать своего спасителя.
Так было на окраинах.
По Петербургу гуляли другие сюжеты.
Рассказывали, что, когда в 1767-м году Екатерина приехала в Москву для открытия Комиссии о сочинении, ее саму встречали как-то прохладно, зато если она показывалась на людях вместе с сыном (ему было в то время тринадцать лет), народ ликовал особенно царелюбиво.
Говорили, что судьба императрицы
Впрочем, время совершеннолетия называлось разное: кто говорил про шестнадцать лет, кто про восемнадцать.
При начатии турецкой войны по гвардии ползли глухие шепоты: ворчали, что война всех разоряет, а между тем за границу перевели денег восемь миллионов, были недовольны надменностью Орловых, хвалили прежних фаворитов покойницы Елисаветы Петровны – Разумовского и Шувалова, рассказывали, что Панин с Орловыми сильно не в ладах. Нечувствительно доходили до главного пункта. Менее знающие спрашивали у более опытных – что, дескать, ныне его высочество, надежда наша, наследник Павел Петрович? как он-то с Орловыми? Опытные толковали: «Ему Никита Иванович преподает обо всем великое познание; а чтоб Орловых принимать хорошо, то ненатурально: они ведь и батюшку его уходили». – Кивали на небесные знамения: «Вот, – говорили, – как Венера-то пройдет, так что-нибудь Бог и сделает; она ведь уж даром не проходит». – Им возражали: «Мщения и ныне ожидать должно, потому что Панина партия превеликая и все что ни есть, – лучшенькие». Думали, как Панину помочь: «Надобно ее с престола свергнуть», «возвести надобно на престол его высочество», – да не знали, как подступиться ( Брикнер. Ч. 2. С. 195–196).
Всех приговорили к смерти. Екатерина помиловала их ссылкой в Камчатку. Через два года они перебьют охрану в Большерецке и уйдут в открытое море, оставив на берегу объявление в Сенат о незаконном отрешении Павла Третьего и присягнув его величеству Павлу Петровичу. Погоня за ними не поспеет, и они навсегда уплывут из России к берегам Японии, Китая и Индии. [106]
Пока судили и отправляли в Камчатку этих, в том же 1768 году, пришел донос из нарвского баталиона: адъютант Опочинин, осьмнадцати лет, рассказывает, что он сын Елисаветы Петровны от англинского короля и намерен перехватить Екатерину по дороге в Царское Село, а Орловых истребить.
106
Имеется в виду знаменитый бунт Беневского: Мориц-Август Беневский (он же барон Мориц Анадар де Бенев; он же барон Бейноск), один из пленных польских конфедератов, был сослан в Казань; оттуда бежал; был сослан в Камчатку; прибыл в Большерецк осенью 1770 г. в одной партии с сосланными гвардейцами Пановым и Степановым. Весной 1771 г. ссыльные захватили казенный галиот и, взяв с собой большое число местных жителей, отправились в бегство. Все камчатские ссыльные, кроме Беневского, во время плавания умерли или погибли в боях с туземцами. В конце концов Беневский с небольшой группой бывших местных жителей Большерецка доплыл до южных берегов Франции. Бывшие большерецкие обитатели обратились к русскому послу в Париже с прошением о репатриации. Екатерина II их простила, и они вернулись в Россию. А Беневский отправился искать счастья дальше. Удача изменила ему в 1786 году: он погиб в бою на острове Мадагаскар. – Уходя из Камчатки, Беневский и товарищи оставили на берегу объявление в Сенат о незаконном отрешении Петра Третьего и присягнули перед прапором (знаменем), поднятым над захваченным галиотом, императору Павлу Петровичу: «Я, нижеименованный, в подтверждение присяги моей, паки обещаюся и клянусь всемогущим Богом, что я как на имя его императорского величества Павла Петровича прапор до смерти моей защищать должен буду, так всех, тому же прапору присягнувших, при всех случаях неотступно защищать, об их содержании печися не престану, доколе Бог Всевышний, Царь Небесный им с честию в свое отечество возвратиться поможет; в чем мне Господь Бог душевно и телесно поможет. В заключение же сей моей клятвы целую крест Спасителя нашего. Аминь» (Сгибнев. С. 541).
Выяснилось: Опочинина одурил корнет Батюшков – между ними были многие разговоры, они жаловались друг другу: что-де государыня тайно венчана с Григорием Орловым, что Орловы с ее согласия хотят убить великого князя наследника, чтобы самим царствовать, что надо ехать в Петербург спасать Россию. Батюшков дал Опочинину лист с присягой: «Аз, нижеименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим Богом в том, чтобы быть верну государю всероссийскому императору Павлу Петровичу, а нынешнему правлению быть противну, и за государя нашего не щадить последней капли крови. Если же я сию присягу пренебрегу, донеся, то желаю принять часть с Иудою». – Опочинин подписал присяжный лист пред Евангелием, после чего лист сожгли, пепел ссыпали в рюмку и, размешав его красным вином, выпили поровну с Батюшковым. Давали подписывать и другим. Между тем Опочинин говорил по секрету от Батюшкова: «Великий князь слаб здоровьем, так что, может статься, что и я буду императором, потому что по родству имею право на это» ( Соловьев. Кн. XIV. С. 126–127; Брикнер. Ч. 2. С. 200–201).