Павел I
Шрифт:
— Ах, ваше величество, кружиться в сем танце первейшая ее страсть. Готова и днем и ночью на сию забаву.
— Монахиня, что и говорить, — сиповато засмеявшись, сказал император. — Но, обращаясь с молодежью, не позволяет ли княжна себе каких-либо вольностей, не приличных ее сану и положению? — спросил он строго.
— Не угодно ли вашему величеству собственными глазами за поведением княжны проследить, — сладким, заискивающим голоском сказала мачеха.
— Это как же?
— Ваше величество, пожалуйте к нам сегодня вечером, после того часа, когда княжна обычно уходит к Долгоруковым, и встаньте у двери, которая к ним ведет. Она ширмой ветхой заставлена и ведет прямо в залу, где молодые люди танцуют. Самолично изволите наблюсти, ваше величество, поведение княжны.
— Добро, употребим сию военную хитрость. Любовь — война, не правда ли, княгиня? — галантно спросил император.
— Ах, ваше величество, — опуская загоревшиеся глаза с нарочито притворной скромностью, отвечала перезрелая кокетка, — я от сей войны давно уже отстала.
— Монахиня, монахиня! У нас все монахини! — сиповато смеялся Павел Петрович. Добро. Я буду. Но чтобы никто не знал, особливо княжна Анна. Слышите?!
— Слушаю, ваше величество, слушаю.
— Вы головой мне ответите! Вы головой мне ответите! — вдруг бешено крикнул император и, повернувшись на каблуках, вышел, оставив княгиню в совершенном расслаблении от страха.
Она еле живая выбралась из дворца и отдохнула лишь в карете.
Однако, хотя, подводя падчерицу, она рисковала подвергнуть опале, ссылке, конфискации имущества своего мужа, себя и даже всех своих родных и близких, тем не менее, слепая зависть и злоба перевешивали соображения благоразумия и старая баба ликовала. Пусть мне не сладко будет, да девчонке и плясуну ее утру нос! Да и отчишке его спесивому насолю! Скажите пожалуйста, мальчишке семнадцать лет еще невступно, а он уж адъютантский мундир вытанцевал!
Едва княгиня вернулась домой, приехал граф Кутайсов с инструкциями от императора. Карета остановится на соседней улице, и государь с Кутайсовым в обыкновенном платье пешком пройдут к дому Лопухина. Таинственные гости должны были войти через просительский подъезд, где и встретить их имела княгиня с зажженным шандалом и провести тайно к наблюдательному пункту.
XVI. Павел Петрович высочайше подслушивает у дверей
Княжна не хотела в этот вечер идти к Долгоруковым. С распущенными волосами, бледная, горестно сидела она в своей спальне, предаваясь безнадежным мечтам.
Но госпожа Жербер, которой надо было передать записочку молодому человеку, дипломату, недавно появившемуся у Долгоруковых и сейчас же отмеченному легкомысленной француженкой, внимание ее не оставлено было втуне, — упросила княжну умыться, причесаться, одеться и идти к милым соседям.
— Ах, госпожа Жербер! — говорила княжна, — если бы вы знали, какое горе у меня на сердце! Своей печальной миной я на всех наведу тоску. Танцевать я не могу, не буду!..
— Милая княжна, вы развеселитесь! — отвечала француженка. — Хоть не танцуйте, да посидите с приличной вашему возрасту молодежью.
И княжна нехотя стала одеваться.
Как нарочно, в этот вечер у Долгоруковых было особенно шумно и весело. Малороссиянин-бандурист играл гопака и разные танцы. Гвардейцы танцевали. Девицы заливались беззаботным смехом. Юный дипломат в модном рыжем парике стал жертвой их насмешек. Они сдергивали с него парик, причем открывались его натуральные черные волосы, подобранные `a la chinoise.
Когда княжна появилась в сопровождении разряженной, кокетливой, с мушками на лице и открытой груди, госпожи Жербер, дипломат стоял без парика посреди залы и, щуря близорукие глаза в крохотный лорнетик, улыбался и кобенился с жестировкой российского петиметра.
— Мадам Жербер! Княжна Анна! Смотрите! Смотрите! — хором закричали бесчисленные барышни Долгоруковы, указывая на дипломата. — Смотрите! Стоит, как болонка, волосы пучком на маковке перевязаны розовым бантиком.
Молодой человек в самом деле до того походил на болонку, что княжна не могла не расхохотаться.
— Волосы! Мои волосы! Отдайте мои волосы! — с комической горестью возопил дипломат.
— Вот ваши волосы! — крикнула бойкая белокурая дамочка в белой «темизе», прикрывавшей ее молочные полные плечи, и так надела на него парик, что рыжие волосы закрыли ему все лицо.
— Болонка стала львом! Ура! — закричали офицеры с хохотом.
А белокурая дамочка подбежала к клавикордам, села к инструменту и, спустив с пышных плеч «темизу», заиграла и запела модный романс:
Он стал бы меня, нежа, Ласкать и целовать! Я б ласки ему те же Старалась оказать…— Княжна, прелесть, идите гостинцы кушать! — подхватывая под руки фаворитку, говорили между тем девицы.
— Княжна, не прикажете ли бандуристу играть вальс! Он научился, — предлагали гвардейцы, стараясь обратить внимание фаворитки молодцеватостью осанки, изяществом мундира, очами и усами.
Княжна всем улыбалась, забыв свое горе.
Ее усадили за стол, где на больших подносах были навалены коврижки и пряничные коньки с сусальным золотом, каленые орехи, отварная в меду груша, грешневики на конопляном масле, варенный на меду мак и прочие деревенские лакомства, которые она любила гораздо больше великолепно украшенных конфет, присылаемых ей ежедневно от императорского стола.
Между тем Саша Рибопьер подошел к белокурой красавице, сидевшей у клавикордов, и пошептался с ней. Она заиграла аккомпанемент, и Рибопьер, не сводя очей с княжны, запел романс из недавно поставленной на придворной сцене оперы «Любовь Баярда». Слова и музыка романса, превосходно исполненного молодым человеком, как нельзя лучше соответствовали ее тайным думам.
Сладостное чувств томленье, Огнь души, цепь из цветов! Как твое нам вдохновенье Восхитительно, любовь! Нет блаженнее той части, Как быть в плене милой власти, Как взаимну цепь носить, Быть любиму и любить. Умножайся, пламень нежный, Под железной латой сей; Печатлейся, вид любезный, В мыслях и душе моей! Нет блаженнее той части, Как быть в плене милой власти, Как взаимну цепь носить, Быть любиму и… любить.