Павел I

Энгельгардт Николай Александрович

Дибич отбросился вглубь кареты, как будто перед носом его грянула бомба, причем парик слетел с его черепа. Разинув рот, выпучив глаза, синий, сидел он, близкий к обмороку, чувствуя уже кандалы на руках своих, видя перед собой каземат, пыточную камеру, палачей и кнутмейстеров, Сибирь, виселицу!.. Невыразимая горесть и гнев бушевали в сердце бедного, одинокого мальчика. Еще полчаса тому Павел Петрович не казался ему ни страшным, ни безумцем. Напротив. Но теперь он чувствовал к нему жгучую ненависть, как к коварному тирану и сумасшедшему. Он вдруг ощутил себя ничтожным червяком, которого давит ботфорта Павла. Император лишал его отца, лишал и матери. Принц уважал императрицу

Марию Федоровну, но разве она в самом деле могла заменить ему родную мать? Ярко представились ему ласки далекой родимой… Променять ее на титул великого князя? Никогда! И разве великие князья и княжны признают его своим братом?

Тут принц заметил, что карета уже недалеко от корпуса.

— Мы у дома, ваше превосходительство. Прошу вас придти в себя! — с истинным величием августейшей особы сказал мальчик. — И отныне прошу мне никогда ни словом не напоминать о предмете, мне чуждом и о котором я и знать не хочу.

Дибич оправился, надел свой парик, пристально посмотрел на принца и вдруг глазки его загорелись волчьим светом. Самым скрипучим своим тоном он сказал:

— Исполню приказание вашего высочества, однако прошу вас помнить, что если все сказанное вами будет мною доложено его величеству, то это может привести к самым печальным последствиям не только для вас, но даже и для родителей ваших. Столь могущественный монарх без больших хлопот лишит их владений, столь близких к границе его империи, просто включив их в российские пределы. Кто осмелится воспротивиться сему, когда император даже у Британии не задумывается отнять ее индийские владения и двинуть туда своих казаков!

XVI. Кошмар

Неспокоен был сон принца Евгения в эту ночь, не то что в первую ночь по прибытии в Петербург когда он спал без всяких сновидений. Теперь северная столица, мрачно великолепный Михайловский замок и Павел Петрович заразили дурными снами принца. Кошмар душил его всю ночь.

Ему снилось, что он и Психея — одно существо, и бродит по лабиринту коридоров, дворцов, лестниц, ледяных зал и сквозных колоннад Михайловского дворца, где живет чудовище, предназначенное ему в отцы. За колоннами прячутся Клингер, Дибич, Коцебу и фон Требра и следят за ним. Только это полулюди, полуволки и полулисицы. Он хочет спастись и от соглядатаев, и от грозящего ему чудовища, ищет, где спрятаться, и вбегает в огромную залу — тронную залу с куполом, который поддерживают атланты. Но это не камень, не статуи, это живые гвардейцы-колоссы. В зале — трон, на котором сидит Павел Петрович. А кругом стоят на коленях императрица, великие князья и княжны и родители принца. На руках и ногах у них тяжелые кандалы. С воплем, рыдая, бросается принц к своим родителям, обнимает и целует их и требует, чтобы сейчас же их освободили, сейчас же сняли с них оковы.

С трона поднимается император. Синий, как мертвец, он ужасен.

— C'est excellent! — говорит он сиповатым голосом. — Как он обучен!

— Ваше величество, умоляю вас, заклинаю всеми святыми, снимите оковы с моих родителей и отпустите меня с ними домой, в Оппельн! — плачет принц.

— Невозможно, милостивый государь! — отвечает император, кривясь ртом и шеей. — Невозможно! И с чего вы взяли, что это ваши родители? Ваши отец и мать, милостивый государь, мои ботфорты! Вот ваши родители! Знаете, как в казацкой песне поется? Наши сестры — пики, сабли востры! Поцелуйте мои ботфорты!

Император снимает и остается в одних подвертках. Он ставит ботфорты на трон и начинает приплясывать, потирая руки и приговаривая:

— Браво! браво! браво!

Но вдруг колоссы-гвардейцы, поддерживающие купол,

приподнимают плечи. Купол трескается, рушится, падает. Адский гром… и принц просыпается с мучительно бьющимся сердцем.

В раздвинутые занавески кровати он видит, что это друг его истопник Прохоров, принес дрова, свалил их перед печкой и теперь сидит на корточках и зажигает лучинки.

— Прохор! Прохор! — зовет истопника принц.

— Так точно, ваше высочество! — отвечает истопник, оборачиваясь.

— Прохор, идите близко! — просит принц.

— Сию минуту, ваше высочество, только растопки подложу.

— Оставляйте топки. Вы гремел. Я пугалься, — со слезами на глазах говорит принц.

— Виноват, ваше высочество. Не извольте беспокоиться. Настыло очень, так я пораньше затопил. Такое здание, ваше высочество, совсем холодное здание.

— Идите близко, — повторил принц.

Прохоров подходит к кровати.

— Садитесь, — просит принц. — Говорите мне о ваш матушка и батюшка.

Прохоров садится на краешек кровати и начинает рассказывать о своей деревне, родителях, любимой сестре, о курочке, необыкновенно ноской, коте, который умеет глину есть, о том, как в овине хорошо картошки печь и с салом есть. Принц слушает и успокаивается мало-помалу.

— Я видел страшный сон, Прохор! — говорит он со вздохом.

— Страшен сон, да милостив Бог, ваше высочество! — отвечает истопник. — Вот печь растопится, обогреется кроватка ваша, и опять заснете. Я около вас посижу, песенку вам попою.

— Сидите, Прохор, сидите! — говорит принц.

И, в самом деле, истопник начинает тихонько петь длинную песню о худом киселе, — не то поет, не то приговаривает. Дрова в печи разгораются, шипят, разрываются с треском, рассыпая искры, пламя воет, и теплые лучи согревают остывшую комнату и кровать принца. Он свертывается клубочком. Ему хорошо, тепло. И под пение доброго мужика тринадцатилетний одинокий мальчик, генерал-майор и шеф драгунского полка, кавалер Мальтийского ордена, почти штатгальтер, великий князь и вице-король, принц Евгений Вюртембергский сладко засыпает и видит в утреннем легком сне кота, который умеет есть глину, хохлатую курочку и худой кисель в большом горшке, покрытом грубой самодельной крестьянской холстиной.

XVII. Белая Лилия

Собственноручной запиской императрица-тетушка по приказанию императора звала принца на концерт.

Генерала Дибича не было. Вызвался ехать с принцем в замок ротмистр фон Требра. Но ему этикет воспрещал появление при дворе и он с величайшей досадой принужден был уступить настояниям церемониймейстера и покинул принца на волю судеб у дверей концертной залы.

Уже слышались знакомые принцу звуки любимой увертюры императора, фанатического «глюкиста», из «Ифигении». И лишь только принц отворил дверь, его встретили предупреждающие «с-с-с-с!»

Опоздать к назначенному сроку в глазах Павла было преступлением; но нет правила без исключения.

«Непостижимо!» — шептали друг другу на ухо присутствующие, когда император, при виде принца, милостиво с ним поздоровался, извинился, что концерт начали без него, и пригласил занять свободное место в первом ряду кресел, возле великой княгини Елизаветы. Стул принца находился на правом фланге, который огибался в виде полукруга вторым рядом кресел; в образовавшемся тут узком пространстве очутился соседом с одной стороны великой княгини, этой Гебы Олимпа Михайловского замка, если императрица являлась на нем Юноной, прочие великие княжны и княгиня Анна — Грациями, великий князь Александр — златокудрым Фебом, а Константин — Вулканом, хотя и не хромоногим.