Павел I
Шрифт:
— Чего же хотите вы от меня? — спросил принц Он не мог уразуметь темных намеков, которыми полны были слова незнакомца, но они все же стихийным страхом наполнили его сердце.
— Исполнения весьма немногого, — сказал торжественный голос. — Если не Господь созидал — всуе трудился строитель. Я — каменщик великого здания, созидаемого на благо человечества по планам премудрого Архитектора. И говорю вам — стены этого чертога, воздвигнутого безумием самовластия, при самом создании были трухлявы, своды были сведены неправильно, фундамент гнил.
И сколь быстро сие здание воздвигалось, столь быстро оно и обрушится. Но тот, кто не остережется, кто будет под этими сводами в мгновение их крушения, хотя бы случайно, будет ими раздавлен. Итак, от имени прекрасной, питающей к вам дружество, я вам предлагаю немедленно сказаться больным и более не являться ко двору и нигде, храня глубокое обо всем молчание, проводя время в своих покоях, пока не пройдут иды марта, и апрельское солнце не взыграет
Часть 6
Последняя
C'esar: Que peux-tu done hair en moi?
Brutus: La tyrannie.
Voltaire. La mort de C'esar
Acte III. Sc'ene IV
(Цезарь: Что же тебе может быть ненавистно во мне?
Брут: Самовластие.
I. Иды марта
Начало марта 1801 года отличалось суровой погодой. Все время дул северо-восточный ветер. В предшествовавшие оттепели снежный наст оттаял и затем обледенел. Трудно стало ходить по скользким улицам. Небо заволакивали клубящиеся тучи. Воздух был полон едким, желтоватым туманом. Казалось, природа соответствовала тому состоянию мрачного ужаса, подавленности и ожидания каких-то страшных событий, в котором пребывали все петербуржцы, прятавшиеся в своих домах. Не прекращались слухи об арестах, высылках; тюрьмы и крепость были переполнены. Страшная тайная канцелярия неутомимо работала, день и ночь подвергая допрашиваемых «неустанным увещеваниям» Люди, вышедшие по крайней нужде из дома, не возвращались и бесследно исчезали. Хотя император не показывался больше не улицах столицы, но хватали тех, кто не снимал шапку, проходя или проезжая мимо дворца. В зловещей тишине росли и ширились слухи, передавались самые невероятные рассказы. Говорили, что жена содержателя известной гостиницы, госпожа Демут, была за непочтительность к заиндевелым красным стенам Михайловского замка посажена на три недели в смирительный дом щипать смоляной канат вместе с непотребными содержавшимися там женщинами. И все дамы трепетали, что сегодня-завтра с каждой из них может приключиться такая же неприятность. По-прежнему в часы приема просители всех чинов и состояний осаждали военного губернатора графа Палена, справляясь об участи отцов, мужей, братьев, сыновей, рыдали женщины, бросаясь к ногам графа, сидевшего у знакомого вощаного столика с огромным графином и всех встречавшего неизменным восклицанием:
— Вот так история! Хотите стакан лафита?.. Очередь дошла до вас. Завтра она дойдет и до меня.
И все соглашались с этим.
Двор, запертый в Михайловском замке, охранявшемся наподобие средневековой крепости в валах бруствера, в облицованных гранитом каналах с подъемными мостами, влачил томительно скучное и однообразное существование. Строжайше соблюдался в замке устав крепости, находящейся в осаде, и поэтому каждый шаг обитателей замка подвергнут был суровой регламентации. Как мы сказали, император уже не выезжал, как он это делал прежде ежедневно, на прогулку верхом по столице. С семьей своей он только встречался на церемониях и за столом, причем соблюдение тягостного этикета удручалось неизменно раздражительным состоянием государя, отворачивавшегося от супруги и сыновей или хохотавшего им в лицо с жестами буффона. Болезнь принца Евгения Вюртембергского, которая мешала посещению им дворца, много способствовала мрачному расположению императора, постоянно повторявшего два стиха из Вольтеровой «Меропы»:
Quoi! partout sous mes pas le sort crease in adime! Je vois autour de moi le danger et le crime! [30]Попытки императрицы и придворных рассеять мрачные подозрения государя вели к вспышкам слепого гнева. В их молчании чуялось ему злорадство и злоумышление. Часы отдохновения он проводил в покоях княгини Гагариной, в обществе фаворитки, расстроенное воображение которой гармонировало с его мятущимся духом, графа Кутайсова, какого-то французского актера, декламирующего перед ними отрывки из трагедий, и декоратора Гонзаго, пленившего государя своими декорациями развалин Афин в последнем балете, и с которым Павел обсуждал сооружение таких же декораций вокруг Летнего сада, но только из камня, с посадкой растений. Верховые прогулки императора ограничивались теперь так называвшимся третьим Летним садом, куда, кроме самого императора, императрицы, ближайших лиц свиты и берейторов, никто не допускался. Аллеи этого парка или сада постоянно очищались от снега и по замерзшей земле посыпались песком для зимних прогулок верхом. Обычными спутниками императорской четы были шталмейстер Муханов, один из немногих лиц, пользовавшихся глубочайшим и неизменным уважением Павла Петровичами доверенный флигель-адъютант императора Аргамаков, который один в целом замке заведовал спуском и подъемом мостов
30
И на всяком-то шагу судьба толкает меня в бездну! Я вижу вокруг себя опасность и преступление!
Шестого марта к вечеру внезапно ветер переменился и сделалась оттепель. Вместе с тем сырой, расслабляющий туман повис над замком, окутывая кусты и деревья, с голых черных ветвей которых падали крупные капли влаги. От оттепели аллеи парка стали скользки, несмотря даже на песок, так как его смыло с выпуклой поверхности мерзлой земли. Луна в виде большого красноватого круга в желтоватом ореоле смотрела сквозь туман. Бурный ветер налетал порывами. Но он лишь волновал туман, не прогоняя его, отчего все принимало призрачный, странный вид. В этот день император был необычно в духе и под вечер особенно весело разговаривал, шутил и смеялся с шталмейстером Мухановым. Наконец, взглянув в окно на таинственную картину туманной луны, темных деревьев и перспектив, он выразил желание совершить верховую прогулку в Летнем саду.
— Только incognito, Муханов! Слышишь ли? Непременно incognito!
— Как угодно вашему величеству, — отвечал Муханов, зная, что «incognito» означает простой сюртук вместо мундира. — Хотя, мне кажется, время выбрано для прогулки не совсем удачно. Туманная погода затемняет блеск луны и в аллеях будет сумрачно да и скользко!
— Ты совершенно прав, Муханов, — отвечал император, — но мне хочется промяться. А когда я посмотрел в окно, мне кивнул головой мой старый друг, словно вызывая меня!
И государь со странной улыбкой указал на конную статую Петра Великого, гигантская фигура которого среди «коннетабля» замка в тумане принимала размеры еще грандиознее и, казалось, двигалась.
— Металлическая консистенция вашего прадеда и его коня может выносить какую угодно погоду, — сказал Муханов, — но вам, его правнуку из костей и плоти, должно беречься сырых мартовских испарений.
— О, милый друг, не этих испарений должно мне беречься, а чего-то другого! — загадочно отвечал император. — Взгляни в это зеркало. Видишь? У меня лицо покривило на сторону. Когда уже дошло до этого, пора укладывать свои мешки в дорогу!
— Но, государь, я знаю это скверное зеркало… Оно одно в замке искажает отражение. На самом деле лицо ваше таково же, как и всегда.
— Ты добрый, честный слуга, Муханов! Но у тебя нет чутья. Посмотри на Шпица! Какими печальными глазами он на нас смотрит? Шпиц, ты понимаешь, что грозит твоему хозяину? Да?
Маленькая, белая, любимая собачка императора Шпиц, жалобно заскулив, подошла к двери и стала царапать ее.
— Вот и Шпиц захотел гулять! Идем, Муханов! Прикажи подать лошадей. Сейчас, прадедушка, сейчас! — кивая в окно головой монументу, говорил в странном возбуждении Павел.
Так как выезд императора был incognito, лошадей подали к маленькой двери. От нее узкая потайная лестница вела прямо в покой, смежный с прихожей перед кабинетом-спальней императора. Флигель-адъютант Аргамаков не должен был сопровождать государя, но лишь распорядиться спуском мостика, собственно пешеходного, но по которому можно было проехать и всадникам, следуя друг за другом гуськом, в Летний сад.
II. Странный спутник
Луна поднялась настолько высоко, что пелена тумана, окутывавшая город, захватывала ее лик лишь редкими, взволнованными порывистым ветром волокнами. Облачные клубы, наполнявшие небо, в эту минуту не закрывали светила и проходили выше его, благодаря чему в аллеях под старыми липами и кленами Летнего сада разлилось сияние и от стволов легли густые черные тени. В то же время туман двигался волнами от Невы, цепляясь за стволы и купы кустов, и затем молочным морем окружал красноватую с освещенных сторон груду камней Михайловского замка. Казалось, толпы призраков шли на приступ мрачной крепости. Император шагом ехал по аллее. Рядом с ним Муханов. Один из берейторов ехал впереди, а другой — сзади, оба на таком расстоянии, чтобы им было невозможно слышать беседу государя с его спутником. Шаг лошадей звонко отдавался на мерзлом грунте. Множество ворон и галок обычно ночевало в саду на деревьях. Встревоженные, птицы стали с шумом подниматься и с криком носиться над вершинами. Затем они успокоились и вновь посели на ветки, с которых звонко падали капли скопившейся влаги. В насыщенном испарениями воздухе было разлито что-то нездоровое, раздражающее и расслабляющее. Фантастическая обстановка, странное смещение света и теней, голые, черные скелеты деревьев, волны тумана, проходившего на лунном сиянии полупрозрачными призраками, а дальше молочным морем заволакивавшего Марсово поле и все пространство вокруг замка, сам этот замок — все настраивало воображение на необыкновенное. Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к шталмейстеру Муханову, сказал сильно взволнованным голосом: