Павлик Морозов [1976]
Шрифт:
Летом из разных лесных деревень на озеро приходит много рыболовов, и на его берегах по ночам горят костры, будто в огромном цыганском таборе. Озеро большое — всем места хватает.
Яков раньше всех вернулся к костру, у которого хлопотала Клава Ступак — она варила уху. Он свернулся у костра и задремал.
Павел окликнул его с лодки:
— Яшк!
— Спит он! — крикнула Клава. — Хоть стреляй над ухом — не проснется.
— Вот соня! — Павел выбрался
Клава улыбалась, помешивая уху.
— Его мать жаловалась в прошлом году: утром, говорит, в школу не добудишься.
Павел запел шутливо:
Зыбаю, позыбаю,
Пошел отец за рыбою,
Мать пеленки полоскать,
А я Яшеньку качать…
Ааа… аа
— Что ни делай, все равно не проснется, — смеялась Клава.
Павел запел громче:
Зыбаю, позыбаю,
Пошел отец за рыбою,
Мать пеленки полоскать,
А я за волосы таскать!
Он дернул приятеля за волосы. Яков негромко взвыл и встрепенулся.
— Ой!.. Ну, знаешь, это самое… за это можно и по уху дать.
— Вот здоров спать! — расхохотался Павел.
— Это я лю-у-ублю… — потянулся Яков. — Эх, перебил ты мне, Пашк, сон интересный.
— Какой? — заинтересованно спросила Клава. — Люблю я про сны слушать.
— Будто мать клюквенное варенье варит… А сахару, сахару положила! И пенка так и накипает! Мать говорит: «Кушай, Яшка, пенку». Я ложкой-то зачерпнул пенку, а съесть так и не успел: ты как раз тут за волосы дернул.
— А на болоте уже клюква розовеет, — сказала Клава. — Видимо-невидимо!
Павел предложил:
— Айда, сходим в то воскресенье? Как раз дозреет.
— Сходим… — снова потянулся Яков. — Люблю я клюквенное варенье… Постой, нельзя в то воскресенье.
— Почему?
— В пятницу — первый день занятий, в субботу — второй, а в воскресенье — третье сентября.
— Ну, так что?
— Зоя Александровна говорила, что третьего сентября утренник. Будем рожи сажей красить.
— Если на зорьке встать, то к утреннику как раз поспеем.
— Не люблю я на зорьке вставать, — зевнул Яков. — А может, в этом году еще и не будет в нашей школе пятого класса?
— Будет! — уверенно сказала Клава. — Уже три новые учительницы приехали. С виду симпатичные… Только лучше Зои Александровны, по-моему, никого нет!
Один за другим у костра собирались пионеры, рассаживались перед огнем, грелись.
— Осень… — вдруг печально сказала Клава. — Листья
— Там и в декабре цветут! — оживился Павел, — Ребята, вот я думаю, какая же страна наша большущая! На одном конце еще морозы бывают… снег! А на другом — уже хлеб сеют и деревья зеленые!
Помолчали. Яков проговорил:
— Мой папанька в Красной Армии был — в этой… в Средней Азии. Там они с басмачами дрались — такие бандиты есть… Вот жарища там! Шестьдесят градусов! И песок. Едешь день — песок, едешь два — песок.
Клава пояснила:
— Каракумы. Пустыня такая.
— А Зоя Александровна говорит, что такое время будет, когда и пустыня родить хлеб начнет, — прибавил Павел.
— Начнет, — согласилась Мотя. — Если речку провести… Орошение сделать.
Павел продолжал, тщательно помешивая хворостинкой угли в костре:
— А еще, наверное, такие машины сделают, что бы тучи собирали, и когда надо — дождь будет идти!
Яков подскочил, весело сморщился, захохотал:
— Вот загнул! Какая ж это машина на небо полезет?
— Может, самолет такой будет…
— Гром как жахнет, так твоего самолета и нету! — рубанул по воздуху ладонью Яков.
— Никогда ты, Яшка, ни во что не веришь, — недовольно проворчал Павел. — А может, еще через радио! Знаете, ребята, радио какое, наверное, будет? Зоя Александровна рассказывала: сидим в Герасимовке — и Москву видим!
— Красную площадь! — мечтательно сказала Клава.
Яков спросил недоверчиво:
— И Кремль?
— И Кремль!
Все придвинулись к костру, посмотрели на Павла заблестевшими глазами.
— Неужто увидим?
— Ну, это мы не доживем… — покачал головой Яков.
— Доживем! Вот посмотришь, доживем!
К костру подбежала запыхавшаяся Мотя.
— Ребята, за мной Петька Саков идет!
Павел вскочил, сжал кулаки. Клава удержала его за рукав:
— Паша, не надо.
— Пусти! — он резко высвободил руку. — Все равно сейчас опять драться будем. Ну, я ж ему!
Яков поднялся рядом с ним.
— Пашк, ты не бойся… Если что — я подмогну…
К костру подошел Петр и молча остановился.
Молчали и пионеры. Все вдруг увидели, что глаза у Петра совсем не злые и смотрит он очень жалобно и смущенно. Это было так не похоже на него, что Павел растерялся.
— Ну, — передохнул он, — ты чего стоишь? — Но в голосе Павла не было угрозы.
Саков молчал.
— Ну?
Петр шевельнул рыжей головой и сказал тихо: