Павшее Королевство
Шрифт:
— То же касается тебя. Если она попытается использовать Книгу, чтобы разрушить клятву, ты умрешь. Если она попытается наложить другую отметку поверх этой, ты умрешь. Если она когда-либо увидит тебя после того, как мы найдем Книгу, считай, что часть моей клятвы "не причинять ей боль" больше не будет иметь силы. Ты знаешь меня, Кадамах. Я выучила свой урок по поводу языка клятв.
Резко смотрю на нее. Что это значит?
Киаран кивает единожды.
— Книга для Кэм. И даже не думай о том, чтобы обойти
Ее смех — еще один меч в моей груди.
— Поверь мне, я хочу, чтобы она прожила долгую, очень долгую жизнь. Полную осознания того, что она никогда не увидит тебя снова.
Вот и все. Хватаю Киарана за рубашку и тяну его прочь от Сорчи, прежде чем что-нибудь во мне сорвется.
— Мне нужно поговорить с тобой. Сейчас.
Киаран позволяет мне увести его достаточно далеко, чтобы я знала, что усиленный фейрийский слух Сорчи не сможет зацепить наших слов. Единственный звук между нами — ветерок, шуршащий в деревьях, которые растут вдоль дороги, отдаленное журчание ближайшего ручейка.
Когда мы останавливаемся, Киаран ничего не произносит; он просто смотрит на меня с этим молчаливым, стойким выражением лица.
Прячет свои чувства. Прячет все.
Когда-то это был единственный способ того, как он смотрел на меня. Когда мы охотились вместе, когда я наполовину жила тайной жизнью. Тогда я предполагала, что все фейри были без эмоциональными, что они не способны на чувства. После того, как он и Эйтинне спасли меня из тюрьмы Лоннраха, Киаран изменился, он больше не был замкнутым. Его страсть отражала мою собственную.
Но сейчас, когда его чувства наиболее сильны, Киаран прячет свои эмоции от меня. Когда он не хочет, чтобы я видела, как сильно ему больно.
Прекрати пытаться защитить меня, Маккей.
— Что ты делаешь? — шиплю я.
Его выражение не меняется, и от этого я злюсь. Хочу видеть эмоции у него. Страсть, сожаление, горе, вину — что-нибудь.
— Какие у меня альтернативы, Кэм? — спрашивает он. — Смерть Эйтинне? Твоя смерть? У Сорчи есть преимущество, и она знает это.
— Тогда мы выследим Лоннраха.
— Как много времени у нас есть, прежде чем ты умрешь? — глаза Киарана встречаются с моими.
Меня практически выбивает из равновесия этим вопросом.
— Не переводи все….
— Не проси меня передумать, — срывается он. — У нас нет времени на поиски Лоннраха, верно?
Отвожу взгляд и слегка качаю головой. Он вздыхает звук отчаяния и глубокой усталости, который понимаю очень хорошо. Задаюсь вопросом, думает ли он о нашем времени вместе в постели, когда это казалось так просто — забыть обо всем на свете. Желает ли он вновь вернуться туда и позволить нам снова утонуть друг в друге снова и снова.
Я тоже это желаю.
— Предложи ей что-нибудь еще, — шепчу я. — Что угодно, — прижимаю руку к его груди, поверх того места, где, как я знаю, отметка Сорчи спрятана под рубашкой. — Затем, когда мы найдем Книгу, ты больше не будешь связан с ней клятвой.
— Она не примет другого предложения. Не тогда, когда знает, что мы бы не просили ее об этом, если бы имели другой выбор.
— Ты не собственность, — говорю ему резко. — Только по тому, что на тебе ее метка — не значит, что она владеет тобой.
После этих слов выражение его лица смягчается, и он прикасается ко мне. Его пальцы пробегаются вдоль моих предплечий, следуя вниз пока не достигают кисти руки.
— Знаешь, по чему я больше всего скучал, Кэм?
Я трясу головой.
Не говори мне теперь. Не тогда, когда решаешь отдать свою жизнь ей.
Но он скользит своей рукой вверх, чтобы обхватить мою щеку и принуждает взглянуть на него.
— Мне никогда не приходилось носить твою отметку, чтобы знать, что я всегда буду принадлежать тебе.
Затем он целует меня, его губы мягкие напротив моих.
— Однажды ты расскажешь людям историю о короле фейри и человеческой девочке, — шепчет Киаран. — И как он наблюдал издалека, когда она проживала двадцать тысяч человеческих дней. И если она прислушивалась во время зимы, когда ветер был холодным, а ночи длинными, она могла услышать, как он шепчет, что он дорожит ею так сильно, что готов отдать ей весь мир.
Я зажмуриваю глаза, прежде чем слезы начинают стекать.
— Что, если она не хочет целого мира? — спрашиваю его. — Что, если она хочет только тебя?
— Я уже есть у тебя, это ничего не меняет, — еще поцелуй, а затем он отдаляется, и я ощущаю его отсутствие, словно боль. — Я не спрашиваю твоего разрешения. Говорю тебе отпустить меня.
Отпустить меня.
Он говорил мне это прежде, в Эдинбурге, на поле сражения. Тогда я была согласна сделать это. Но теперь?
Часть меня не хотела, чтобы он не менялся. Чтобы в нем оставалась та беззаботная жестокость, которая бы сказала Сорче забрать ее соглашение и сжечь его. Но тогда он не был бы моим Киараном.
Не произноси слов. Когда ты произнесешь слова, ты потеряешь его.
Не могу. Каждый инстинкт во мне кричит. Я могла бы использовать мои силы. Могла бы сделать ее послушной. Но каждый раз, когда я использую свои силы, я знаю, что у меня остается меньше времени. Меньше времени с ним.
— Кэм, — говорит он мягко. — Тебе придется отпустить меня.
— Я знаю это, — едва могу говорить. — Но я не могу стоять здесь и слушать в то время, когда ты продаешь ей свою душу.
Поворачиваюсь спиной к нему и ухожу.