Пчелиный волк
Шрифт:
– А, Ле… Леопольд… дус. Ну, да, он был последним. Но с тех пор еще несколько завелось. Мыслительные процессы на месте не стоят, народ придумывает драконов, народу драконы нравятся. Так вот, я видел дракона.
– И что тут такого? – спросил я. – Я недавно видел гоблинов. Пираний видел, говорящего кота. Еще странное что-то летает, будто с щупальцами. И что теперь?
Кипчак даже забежал вперед.
– Как это что?!! – Кипчак пробился сквозь хрип. – Как это что? По легенде, Леопольдус был последним драконом! А Персиваль был последним Великим Воином! И когда появится новый дракон, появится и новый рыцарь, чтобы этого дракона остановить. Появится новый Великий Воин! Он уже появился!
Как, однако! Великий Воин…
– Дракон был такой большой… – Коровин посмотрел в небо. – Очень большой…
– Давно ему пора появиться! – рассуждал Кипчак. – Доблестный Пендрагон задыхается без правой руки! И вот теперь ему станет послабление… А может…
Кипчак остановился.
– А может, это дух самого Персиваля возродился в новом бойце!
Кипчак даже захлебнулся.
– Очень может быть, – сказал Коровин. – Но давайте поспешим к вашей лохани. А то мало ли что может случиться…
– Это точно, – сказал я, и мы ускорили ход.
Дирижабль скучал на своем месте. Мы забрались внутрь, Коровин бросился в объятия своего воспитанника, произошла трогательная сцена воссоединения двух любящих сердец.
– Почему Дублон? – вопрошал Коровин через минуту, тыкая пальцем в голову Доминикуса. – При чем тут Дублон?
– Это древняя гномская магия, – врал я. – А Дублон – это имя гномского бога, отгоняющего болезни. Вообще-то его надо было, конечно, татуировать на коже, но Кипчак сказал, что можно и выстричь.
– Да… – ответил Кипчак.
– Едва мы выстригли это имя на голове у кота, как кот мигом поправился.
– Ты жив! – Коровин гладил своего питомца. – Ты жив, бродяжка, это главное…
Я поднял якорь, и мы продолжили свое воздушное путешествие. Всю вторую половину дня Коровин храпел на кушетке Энлиля Сироткина, а Доминикус бдительно охранял его сон.
Мы с Кипчаком бодрствовали тож. По очереди управляли дирижаблем, отдыхали. Я пытался высчитать, сколько дней уже здесь нахожусь, но получалось плохо, с погрешностью в три дня. Или в четыре. Кипчак сказал, что со временем тут нелады случаются. Особенно во время ураганов. Я спросил, в чем это выражается. Кипчак ответил так:
– Дни пропадают.
Объяснить, что это значит, Кипчак не мог. А пропадание дней меня не порадовало. Если время здесь на самом деле так непредсказуемо, то с момента моего сброса могло пройти сколько угодно дней.
Проснулся Коровин. И сразу принялся ревизовать дирижабль. Ходил туда-сюда, разглядывал, бормотал под нос.
– Дирижабль-дирижаблик… комфортабелен-с и прост в управлении… Кабина-кабиночка-альбиночка… Кожаное кресло, какие мы тонкие… Справа от кресла кран подкачки… Два штурвала рулей направления, штурвал набора высоты, ручка управления парусами…
– Тут еще паруса есть? – Про паруса я не знал.
– А как же! Этот придурок Энлиль мог управлять ветром, – пояснил Коровин. – Ветер дует, паруса раздуваются, аэростат плывет. Экономия. И вообще…
– Ты, насколько я понимаю, ветром управлять не умеешь? – спросил я.
– Почему же не умею? Умею. Это довольно легко…
Я испугался. Вспомнил про град размером с полмандарина и испугался.
– Да зачем нам ветер? – сказал я. – И так как-ниубдь… Перекатом…
– Смотри. – Коровин бережно перематывал Доминикусу обрубок хвоста. – А то я могу попробовать… Раз – и полетели.
– Как-нибудь потом, – сказал я. – Когда газ кончится. Тогда ты и выйдешь. Весь в белоснежном…
– Выйду, куда мне деваться, – сказал Коровин. – Больше всего мне здесь буфет нравится.
Буфет и в самом деле был ничего. Небольшой, плетеный из соломки. Колониальный, как сказал почему-то Коровин, хотя я, лично, ничего в этом буфете колониального не находил. Содержимое же буфета было на уровне – в нем водилось превкусное овсяное печенье с изюмом и крупной шоколадной крошкой, большой горшок с белым липовым медом и много маленьких горшочков с вареньем разных, по большей части изысканных, сортов. Бруснично-яблочный конфитюр, варенье из зеленого винограда с ядрами грецких орехов, протертая, но не вареная малина, арбузы в кисло-сладком соусе. Наесться толком нельзя, но душу радует. Особенно душу Кипчака.
– Хорошо быть эльфом, – сказал я.
– Иногда. – Коровин намазал липового меда на печенье, сжевал. – Иногда хорошо… Кстати, тут должен быть холодильник…
– Там, – указал я. – На носу. Было вообще-то два, один выкинули.
– Зачем?
Я не ответил.
Коровин принялся искать холодильник. Холодильник обнаружился за гобеленом, изображающим гонки на кроватях. Вообще, холодильники меня, конечно, еще тогда удручили, в самом начале. Я ожидал обнаружить в них колу, или холодный сок, или редиску, по редиске я очень и очень скучал. Но ничего из нормальной человеческой еды там не было. Там вообще ничего съедобного не было.
Уцелевший холодильник был забит морожеными лягушками.
– Однако… – удивился Коровин. – Лягушки…
– Интересно, – спросил я, – что с ними этот твой Энлиль делал? Неужели жрал?
– Это для заклинаний, – заверил Коровин. – Некоторые заклинания можно произвести только с помощью лягушачьей слизи, икры, ну, других ингредиентов… Но можно использовать и иначе. Есть, кстати, тоже…
Коровин достал лягушку, повертел так и сяк и приложил к поврежденному лбу. Зажмурился от удовольствия.
– Полегчало? – спросил я.
– Весьма. Хочешь, тебе одну достану?
– Меня не били.
– Били не били, при чем здесь это? Попробуй, это приятно!
Мне совершенно не хотелось прикладывать к себе лягушек.
– Кстати, мы правильно летим? – спросил Коровин и постучал лягушкой себя по голове. – Надо лететь на север.
– Что на севере?
– Раньше были леса, теперь там Деспотат. Я вот подумал еще: кто лучше деспота знает об этом Персивале?
– Они сражались как братья, – сказал Кипчак.