Печать льда
Шрифт:
Зачем он снова и снова обыскивал жилище Олфейнов? Хаклик слышал, что и проданные дома, и сданная внаем часть дома не избежали той же участи. Что он искал? Неужели и вправду поверил в древнее предание, что старший магистр Айсы хранит некий ключ от ее колдовской неуязвимости? Неужели сам Хаклик за столько лет не прознал бы об этом ключе? В сердце он у него хранится, в сердце! А когда сердце перестало биться, верно уж перебрался ключ в сердце Рина Олфейна, куда же еще ему было перебираться? Разве может таинственный ключ, если и вправду существует на белом свете, найти лучшее вместилище? Разве недостоин быть продолжателем древнейшего рода Айсы молодой парень, который начал служить своему дому задолго до совершеннолетия? Который отдавал все силы на избавление отца от недуга, а оставшиеся тратил на долгие тренировки с мечом. Спасибо Грейну, неизменно притаскивающему свои старые, но еще крепкие кости в почти уже обреченный дом Олфейнов! Спасибо и Камрету, пусть Хаклик и недолюбливал старика, который тоже когда-то служил роду Олфейнов. Все-таки обучил старый болтун Рина многому, да и не раз тайком от парня подбрасывал Хаклику монету-другую. И уж явно его стараниями вернулся герб дома на дверь, который исчез оттуда, едва Род Олфейн обратился в пепел.
Хаклик с ужасом вспоминал тот день. Никогда он до этого не видел плачущего Рина. Но, когда слезы парня высохли, он неожиданно успокоился, отправил Хаклика объявить траур по отцу, назначить тризну и позвать Камрета. Двери дома Олфейнов украсили гирлянды желтой травы, собранной на окраинах Гнили, но так как тризна получилась бедной и малолюдной, то и траур вышел коротким. Сразу после тризны Фейр выставил на ступенях дома Олфейнов стражу и объявил во всеуслышание, что по окончании траура наведет порядок в запущенном и разоренном доме. А в последнюю ночь траура Рин Олфейн отправился на поиски опекуна.
Когда на следующий день Фейр ворвался в дом, Рин уже лежал в беспамятстве на привычном топчане, а Хаклик знал лишь о том, что опекун все-таки найден, и не смог сдержать довольной ухмылки, за что и поплатился, получив удар хлыстом по спине. На следующее утро Рин пришел в себя и отправился к спасителю Камрету, которому Хаклик уже был готов простить всю прошлую неприязнь. Фейр же, по слухам, безуспешно разыскивал надежно укрытого опекуна. К тому же и магистерский герб вернулся на дверь. Все понемногу начинало становиться на положенные места. Поэтому Хаклик запер дверь, за которой не смог бы поживиться даже нищий воришка, и отправился в пекарню к старому знакомцу Пурсу, где и встретил красавицу Джейсу.
Девчонка всегда вызывала у старика улыбку. Да и трудно было не улыбнуться самому, глядя на вечно улыбающееся существо, которое не могли расстроить ни нищета, ни жизнь впроголодь, ни пренебрежение Рина Олфейна.
В парня, Хаклик знал наверняка, Джейса была влюблена с детства. Еще малышкой она постоянно крутилась под ногами у Хаклика, а уж за мелкую монету или медовый леденец, а чаще всего бесплатно, готова была помогать ему с утра до вечера – мести пол, смахивать паутину, мыть стекла в окнах, чистить котлы и сковородки. Так что когда девчонка, уплетающая за обе румяные щечки столь же румяную булочку, предложила Хаклику помочь прибраться на кухне, старик с радостью согласился.
Всю дорогу красавица щебетала разные глупости. Показала клеймо на руке, пообещала, что Рин Олфейн обязательно в нее влюбится и она родит ему ребенка, который-то уж точно станет магистром. Сообщила, что сам настоятель Храма Хельд обещал помочь дому Олфейнов выпутаться из бед. Хаклик только качал головой и любовался очаровательной спутницей, не особенно прислушиваясь к тому, что она говорит.
Уже в доме он выложил свежий хлеб на полку и с поклоном принял поднесенный Джейсой кубок, как она сказала, с напитком любви и молодости. В кубке оказалась вода с едва различимым привкусом. Будь это вино, Хаклик и вовсе его не заметил бы, а тут поморщился, но Джейса радостно закричала «пей до дна!», и старик выпил. Неожиданно дыхание его перехватило, и с минуту он стоял, закрыв глаза и прислушиваясь к заторопившемуся куда-то сердцу, а потом открыл глаза и увидел Джейсу.
Она стояла напротив и смотрела на него с интересом. И Хаклику вдруг показалось, что ее волосы светятся. И ее глаза светятся. И ее щеки светятся. И нос. И губы… Светятся и зовут! Он почувствовал волшебный запах юности и совершенства и подумал, что так и не прикоснулся за всю долгую жизнь к собственному счастью. Так и не дотянулся до собственного цветка, все откладывал и откладывал, пока не отложил до предела жизни. И вот этот цветок, это его потерянное счастье стоит в двух шагах и кружит, и кружит, и кружит ему голову. Как же он мог жить без этих глаз, без которых невозможно прожить ни секунды? Как он мог оставить без прикосновений чудный стан и высокую грудь? Как он мог быть слепым и бесчувственным столько долгих лет?
На мгновение старик Хаклик перестал быть стариком. Его сердце забилось так сильно, как не билось с тех самых пор, когда крепкий молодой скам пробрался на дне торговой телеги к торжищу Айсы, потому что решил, что не станет рабом, даже несмотря на разорение его собственного отца. Его плечи расправились так же, как они были расправлены, когда Хаклик стоял с пикой в руке на стене Айсы во время последней войны с тарсами. Его плоть ожила, словно он вновь стал юным подростком, который подползал к тростниковой купальне, чтобы, рискуя нарваться на жестокую порку, разглядеть округлые тела жены местного скамского вельможи и его дочерей. И Хаклик протянул руки к удивительной и внезапно найденной им Джейсе, дочери звонаря Шарба, и попытался объяснить ей хоть что-то из нахлынувших на него чувств.
Но она отскочила назад. Отскочила с гримасою отвращения и ненависти. И сердце Хаклика разорвалось.
Глава 10
ХАКЛИК И ПУРС
Дверь в дом Олфейнов была распахнута настежь, и Рин замер, предчувствуя беду. Орлик, который следовал за своим подопечным, с тоской поглядывая на минуемые трактиры и встречающихся дородных горожанок, присвистнул:
– Так ты продолжаешь утверждать, что добрый Хаклик не оставит нас голодными?
– Подожди, – прошептал Рин, глядя, как тронутая порывом ветра дверь пошла к косяку.
Герб дома Олфейнов был на месте.
– Вот и подожди, – согласился Орлик, – а я взгляну, что с той стороны.
Великан, мгновенно превратившись из увальня в гибкого воина, поднялся по ступеням и скрылся в дверном проеме. Не прошло и минуты, как он высунулся наружу и махнул Рину рукой.
Хаклика больше не было. Набежавший сквозняк уже развеял по коридору полосу пепла, но у входа в кухню лежали башмаки с бронзовыми застежками, а радом с ними кочережка дверного ключа, пряжка ремня, костяные пуговицы и несколько медяков.
– Не спеши. – Орлик выставил за спину растопыренную ладонь и поднял расколовшийся на две части исцарапанный кубок.
– Хаклик… – только и прошептал Рин.
– Удобно… – проворчал вельт, принюхиваясь к кубку. – И человека нет, и кожаные и металлические вещи в целости, и ни запаха тебе, ни ношеной одежды. Никаких сомнений, что он убит. Однако я бы предпочел, чтобы вот так развеивалось человеческое дерьмо. Мертвых все-таки надо если и сжигать, то собственной волей. И убитых в том числе.