Печать льда
Шрифт:
– Он умер! – прошептала Джейса.
– Он умер счастливым! – Храмовник погладил девушку по щеке, поймав пальцем слезинку. – Ты подарила ему счастье, а Единый избавил его от разочарования и заодно от мук старения и тления заживо.
– Но… – растерялась Джейса.
– Рину не грозит участь его слуги, – усмехнулся Хельд. – Его сердце не перестанет биться, оно возрадуется, как возрадовался бы путник, если бы перед дорогой в тысячу лиг ему показали путь к той же цели в тысячу раз короче. Не занимай свое сердце мелкими заботами, подумай о том, что может воспрепятствовать твоему счастью и счастью твоего избранника. Кто-нибудь видел тебя со стариком? Если Рин Олфейн узнает, что ты была перед смертью с его слугой, он прогневается, и его гнев исказит влияние снадобья.
– Я думала, – пожала плечами Джейса. – Вряд ли кто-то мог увидеть меня, если только мой платок и торбу. Правда, пекарь отпускал мне хлеб одновременно с Хакликом, но больше никто…
– Мой младший брат Урих даст тебе другой платок и другую торбу, – растянул губы в улыбке Хельд. – Заодно и добавит к твоим хлебам круг сыра, кувшинчик отличного вина для старого звонаря и несколько монет, чтобы ты могла приодеться к свадьбе. Правда, нам может помешать пекарь. Нужно, чтобы он забыл и о тебе, и о Хаклике.
– Но как это сделать? – подняла брови Джейса.
– Просто, – огорченно причмокнул Хельд. – Нужно уколоть его. Он не почувствует боли, укол будет не больнее укуса мошкары, но твое счастье будет спасено. Вот возьми это. Только будь осторожна!
Джейса протянула ладонь и поймала покрытый воском шип листовертки.
– Незаметный укол – и Единый возблагодарит тебя счастьем!
– Ему правда не будет больно? – нахмурилась девушка.
– Клянусь тебе, Джейса, – посерьезнел Хельд.
Через полчаса девушка вышла из Храма со счастливой улыбкой на лице. Ее плечи кутал неброский, но новый и теплый платок из козьей шерсти, суконная котомка на плече оказалась больше и тяжелее. Вслед за ней из дверей выскользнул отрок, на котором уже не было серого балахона. Он был одет как обычный айский мальчишка и легко бы затерялся на любой улице, если бы не коротко остриженная голова. Поэтому он повязал ее платком, как делают камнерезы.
Трактир, о котором говорил Орлик, оказался не слишком близко – или вельт решил утащить молодого Олфейна подальше от того места, где повисла на волоске судьба его дома, – только остановился Орлик лишь на перекрестке Пристенной и Пекарской улицы. Он подтолкнул Рина к узкой лестнице, которая вела на второй этаж серого неприметного здания. Наверху оказалась книжная лавка, в которой за столом дремал розовощекий подросток, но вельт кивнул в сторону пестрой занавеси и повел Олфейна по узкому коридору.
Вскоре в нос ударили ароматы кухни, где-то под ногами послышался звон кастрюль, и Рин почувствовал, что все произошедшее за день навалилось на него неподъемной тяжестью и выдавило все чувства, кроме слабости и безволия, которые заполнили его до макушки. Где-то в отдалении пульсировали злость и отчаяние, но слабость и безволие пересиливали все. Тем удивительнее было, что запахи пищи неожиданно заставили Рина сглотнуть слюну, он даже споткнулся и со стыдом понял, что не смог сдержать слез. К счастью, из первой же двери, которые начались по правую руку, высунулся коренастый служка в холщовом фартуке и очень кстати отвлек Орлика.
Через минуту молодой Олфейн и его новый приятель, который не старательно, но весьма убедительно выставлял себя и охранником, и наставником одновременно, сидели за выскобленным дубовым столом, а еще через несколько минут стол оказался заставлен множеством услаждающих взгляд и обоняние блюд. Впрочем, вскоре Рин понял, что вкус кушаний нисколько не уступал их виду и запаху.
Сначала он отдал должное мелко порубленной и сдобренной луговым маслом красной редьке. Затем с немалым старанием занялся бараньей похлебкой, в которой волоконца мяса не приходилось выцеживать шумовкой, а можно было черпать вместе с вкуснейшими корнями и дольками чеснока. После похлебки пришел черед каши из пророщенных семян желтого полынника. Кашу сменил рыбец, фаршированный отпаренным степным зерном, а когда на столе появилась запеченная на углях кабанья нога, Рин с сожалением ослабил ремень. Он беспомощно развел руками и стал понемногу прихлебывать из кубка подогретое и чуть разбавленное вино, почему-то холодно и отстраненно раздумывая над тем, как же он может набивать живот после всего произошедшего.
Орлик, который до того одобрительно кивал, глядя на старания подопечного, вздохнул, пододвинул к себе большое блюдо с пирогами, ухватился за кабанью ногу и, прежде чем вонзить в нее зубы, крикнул служке, чтобы печень, обжаренную в масле, и вываренные в молоке почки он нес, а тушеную с корнями телятину придется отложить на другой раз.
Рин облокотился на завешенную мягко выделанной коровьей шкурой стену и подумал, что в балагане, который каждое лето поднимали на торжище у Кривой часовни скамские акробаты и фокусники, не хватает именно Орлика. Многие побились бы об заклад, что даже такой великан не способен уничтожить несоразмерную гору снеди, и, проиграв, были бы разочарованы только тем, что исполнитель столь удивительного трюка во время выступления не рычал, не плевался, а вел себя с достоинством и со всей возможной аккуратностью. И даже, когда опрокидывал в рот кувшин терпкого вина, не ронял ни капли на собственные грудь и подбородок.
– Все, – сказал вельт и с грустью оглядел пустой стол.
– Я с Хакликом, – пробормотал Рин, – прожил бы с таким количеством пищи больше недели.
– Разве то была бы жизнь? – махнул рукой Орлик и снова вздохнул. – Да пошлет Единый успокоение твоему старому другу в его странствии по реке времени. Честно признаюсь, я тоже не каждый день позволяю себе наесться, но, когда чувствую, что судьба начинает поджаривать мне пятки, мой живот требует полноты и тяжести. Ты не волнуйся, если я сяду в следующий раз за стол даже через несколько дней, до срока все равно не буду смотреть на тебя голодными глазами.
– И сколько дней, начиная с сегодняшнего, я могу чувствовать себя в безопасности? – со слабой улыбкой поинтересовался Рин.
– Со всей ответственностью могу пообещать безопасность только на сегодняшнюю ночь, – оскалил зубы Орлик и тут же расхохотался: – Не волнуйся, меня из моей конуры еще не выгнали, а места там для двоих хватит с избытком. Кстати, ничто не успокоит нас лучше крепкого сна. Тем более что пока мы добредем до моего логова, пища уляжется в желудке, а дома у меня есть славный шиллский сыр и забористое тарское пиво! Правда, оно не лучше местного вина. Люблю эту харчевню! Здесь нет зала, дыма, толкотни и шума. Трактирщик развозит стряпню по богатым домам Айсы, но для тех, кто ценит уединение, держит с десяток вот таких комнатенок. Так что не волнуйся, телятина, от которой мы отказались, найдет себе достойное применение, хотя бы приснится мне под утро!
– Что мы будем делать, Орлик? – спросил Рин.
– А сам-то что ты думаешь? – прищурился вельт.
– Разное, – нахмурился Рин. – Думаю, что прав был Камрет, и лучше бы ты стал моим опекуном. Думаю, что раз уж я внял советам старика, так надо его найти и выслушать его советы до самого последнего, иначе он опять исчезнет в самый важный момент. Но я действительно не знаю, что делать.
– А чего ты хочешь? – сдвинул брови Орлик. – Причем мне нужен не тот ответ, который вертится у тебя на языке, а тот, что скрыт в твоем сердце. Но, прежде чем ответить, ты, парень, должен задуматься еще и о том, чего хотят твои враги? Ты должен понять их, потому что их желания – это их действия, а их действия подобны преградам на твоем пути: какие-то придется обойти, какие-то преодолеть, а какие-то и уничтожить.