Печать льда
Шрифт:
В одном из переулков Подгнилки – квартала, получившего имя от трещины в холме, по которой в дни весеннего половодья сбегал избыток бурлящей Иски, а в остальное время издавали зловоние отбросы со всего Нижнего города, – находилась каморка самого Арчика и его престарелой матери.
Квартал был по правую руку, но теперь Арчик решительно повернул налево и устремился узкими переулками к Волчьей башне, которая высилась на берегу Иски как раз напротив Храма. Каморка Камрета располагалась от нее в двух шагах. Здесь улицы были не просто узки, порой они вовсе превращались в череду арок и проездных дворов, которые и дворами назвать было нельзя. Двое толстяков уж точно бы не разминулись на таких улочках, если только один из них не согласился бы, чтобы другой прошел прямо по его спине.
В какой-то момент Арчик даже ухватился за нож, уж больно подозрительные тени мелькнули в дверном проеме одной из тех ужасных каморок, что не имели, даже окон. Потом парень почти уверился, что заблудился, но очередной переулок обратился лестницей шириной в два локтя, и звонарь выбрался почти к подножию Волчьей башни и к каменному забору, ограждающему эту часть Нижнего города от ущелья Иски.
Возле башни стояли два стражника и всматривались куда-то в сторону Водяной. Арчик тоже выбрался на открытое место, но, кроме фасадов ближних домов и трех башен Храма, ничего не увидел. Правда, ему показалось, что в сером осеннем небе тают клубы дыма, поднимающиеся где-то над Каменной слободой. Но пожары в Айсе были нередки, а ущерб от них редко приводил к большим бедам, потому как сначала в пределах главной стены, а потом и везде в границах города было назначено магистратом все строить из камня. Со временем в богатых домах даже нехитрая мебель стала причудливой и каменной. Не были бы каменные изделия столь тяжелы, камнерезы и двери бы вырезали из камня.
Постояв еще пару минут возле стражников и так и не поняв причину их столь пристально интереса к развеивающемуся дымку, Арчик свернул на улочку со странным названием Каисская и вскоре оказался у дома, где в каморке на втором этаже жил старик. Наверх вела широкая открытая лестница, которая одновременно служила проходом в путаницу переулков с обратной стороны дома. Точно такая же лестница начиналась через полсотни шагов в соседнем доме.
Джейса как-то рассказала, что из каморки Камрета можно выйти едва ли не десятком способов. Тем более что все дома по этой стороне улицы соединялись сквозным коридором на каждом этаже, и даже из самой каморки можно выйти через три двери, но Арчик тогда подобное чудачество не одобрил. Во-первых, он привык, что дверь в его комнатушку ровно одна, и испытывал почти недомогание, когда поворачивался к ней спиной. Имея же три двери, волей или неволей уж одна из них точно окажется сзади. Во-вторых, верно, жители Каисской улицы не боялись сквозняков, раз уж мирились с таким количеством лестниц и коридоров. И, в-третьих, немудрено было в таком доме среди ночи заблудиться и перепутать комнатушку одного из соседей с отхожим местом!
Арчик постоял минуту-другую, задрав голову. За мутным переплетением рассохшейся рамы и стекла ему почудилось какое-то движение, и звонарь направился к лестнице. Но подняться успел только на половину этажа, когда при ясном небе оказался в центре грозы.
Молния ударила с сухим треском и едва не ослепила однорукого. Гром, который оглушил Арчика и сбил его с ног, прозвучал одновременно с ослепительной вспышкой. Молния вырвалась из коридора второго этажа и, ветвясь, опалила свод лестницы в десятке шагов перед Арчиком. Какое-то время звонарь ничего не соображал, даже не почувствовал боли от падения на ступени. Ему казалось, что сияние в его глазах продолжается, хотя грохот исчез, сменившись гулом и болью в ушах, да звон стекол, которые, кажется, осыпались в изрядной части Нижнего города, не переставал звучать. Но одновременно с ним где-то рядом послышались шаги, раздраженные голоса и отчетливо завоняло обожженной плотью.
– Кто это? – прорезался в ушах неприятный голос.
– Кажется, второй звонарь с Водяной башни, – ответил другой, с трудом сдерживая стон.
– Плесните ему воды в лицо!
Крепкие руки подняли Арчика, вода ударила в лицо, заставила закашляться. Он открыл глаза и с трудом нащупал ногами ступени. Вокруг стоял дым, на коридорной площадке валялся изуродованный человек с содранной кожей, но и те, кто держали Арчика и стояли напротив, выглядели немногим лучше. То, что недавно было их одеждой, теперь походило на обожженное рванье, ожоги покрывали их лица и руки. Только один из них сиял неповрежденной кожей, хотя и его одежда пришла в негодность.
– Зачем ты здесь? – спросил он Арчика, и тот с ужасом узнал в говорившем Фейра Гальда, которого опасался в Айсе всякий.
– Я шел к Камрету, – прохрипел звонарь.
– Зачем? – сузил глаза Фейр и погладил рукоять меча, висевшего у него на поясе.
– Джейса не в себе, – заторопился Арчик. – Дочь первого звонаря. Камрет водил ее в часовню. Она прошла клеймение. Взяла в свою глупую голову, что выйдет замуж за Рина Олфейна и родит ему сына. Но с ней что-то еще случилось… Она изменилась. Стала другой. Заболела. Она заболела!
– Разве Камрет лекарь? – поднял брови Фейр.
– Нет, но он же всегда помогал Олфейну, – пролепетал Арчик и тут же замолк. На лице Фейра проступил не только холод. Первый богач Айсы смотрел на второго звонаря Водяной башни с отвращением. Оглянувшись, Фейр поднял перед лицом ладонь, растопырил пальцы и коротко бросил:
– Перчатку!
Один из обожженных рванул клапан сумки и торопливо насадил на крепкую руку кожаную со стальными бляшками перчатку. Фейр Гальд пошевелил пальцами, несколько раз сжал кулак и с разворотом ударил Арчика в лицо.
Глава 16
ЛАСАХ
Ласах жил недалеко от дома Олфейнов у Западной башни, через улицу от казармы магистрата, в которой некогда властвовал мастер Грейн и где Рин провел большую часть детства. По договоренности с магистратом травник должен был пользовать ссадины, царапины и ушибы будущих защитников Айсы, но Грейн почти не беспокоил лекаря. Однажды тот сам объявился в казарме и с немалым удивлением выяснил, что с легкими болячками справляется черноволосый мальчишка с острым подбородком и упрямым взглядом. Травник поскреб начинающий плешиветь затылок, пригляделся, как, смахивая со лба пот, Рин Олфейн залечивает сбитые ноги ровеснику, затем перекинулся парой слов с Грейном и подозвал к себе, как тогда думали все, будущего старшего магистра.
Травник не был колдуном, хотя какие-то магические навыки имел, но, как говаривал еще Камрет, лучше мудрый неумелец, чем умелый дурак. Ласах слышал и эту присказку, и немало прочих, поэтому, когда дал знак Рину Олфейну присесть рядом с ним на вытертую за сотню лет тысячами айских юных задниц скамью, подобрал изречение, должное внушить сыну старшего магистра уважение к травнику.
Он скосил глаза на запыхавшегося парня, который только что отдал немалую толику сил целительству, а перед этим противостоял с деревянным мечом четверке более взрослых воспитанников Грейна, и для начала сказал, что мудрость может ужиться в человеке вместе со смелостью, с трусостью, с яростью, с безразличием, с гордостью, со слабостью, даже с подлостью, но никогда – с глупостью.
– Разве может мудрый человек быть подлым? – удивился мальчишка. – Я могу представить, что он струсил. Все боятся. Никогда не поверю, что человек в здравом уме может быть бесстрашным. Но подлым?..
– Подлость, трусость да и смелость, гордость и прочее – зерна, которые дремлют в каждом, – многозначительно усмехнулся Ласах. – Именно мудрость какие-то из зерен проращивает, а какие-то оставляет зернами.
– Мне кажется, что ты ошибаешься, травник. – Рин недоверчиво заморгал длинными ресницами. – Если мы говорим о зернах, так, на мой взгляд, Единый каждому отсыпал по горсти глупости. А некоторым набил глупостью и голову, и сердце. И добавил еще в карманы и за шиворот! Тебя послушаешь, так и представляешь, как из нашедшего мудрость высыпаются зерна глупости. Да если даже и так! Наверное, можно избавиться от целой горсти глупости, но что-то ведь и останется?