Печать льда
Шрифт:
– Это все глупости, которые я совершил? – надул щеки Рин.
– Я не хожу за тобой с пергаментом, – развел руками травник. – Но ты должен помнить о многом и, уж во всяком случае, отличать глупости от всего остального. И ясно представлять, чего ты хочешь добиться. Судя по твоим словам о храмовниках, тебя не столько беспокоит возможность исцелять людей, сколько желание восстановить против себя всех, кого только можно. Мир не совершенен, Рин, а жизнь вообще жутко несправедливая штука, но разве это причина, чтобы расставаться и с тем и с другим? Чем ты собираешься заняться, когда вырастешь?
– Разве у меня есть выбор? – Рин пристыженно опустил голову. – Наверное, я должен буду со временем стать старшим магистром, но мне бы еще хотелось быть отличным воином и научиться исцелять больных и раненых. Да, почтенный травник, я плохой целитель, раз уж после каждого исцеления порою чувствую себя хуже, чем до этого сам исцеленный. Но если бы ты знал, какое это счастье радоваться вместе с ним!
– Я знаю, – серьезно кивнул Ласах. – Поэтому и предлагаю тебе каждый день приходить мне помогать. Отчего-то мне кажется, что мы сможем помочь друг другу.
Они помогали друг другу меньше года. Рин и в самом деле многому научился у Ласаха и действительно приносил немалую пользу в его лекарской, хотя так и не смог чему-то сам научить травника, потому как не очень-то понимал, откуда берется его умение и как им надо распоряжаться. А потом все прекратилось, потому что старшего Олфейна сразил удар, и Рин оказался на долгие пять лет запертым в стенах родового дома.
Ласах чуть ли не через день приходил в дом Олфейнов, но помочь отцу Рина не смог, хотя приложил все умения, приводил знакомых лекарей, перепробовал множество снадобий. Все, что он делал более или менее успешно, так это вытаскивал в очередь с Камретом Рина из пропасти, в которую тот раз за разом проваливался, пытаясь исцелить отца, и из которой выбирался, становясь все более замкнутым и мрачным…
Об этом младший Олфейн, или теперь уже просто Олфейн, и думал, вышагивая вслед за вельтом по опустевшей в послеобеденное время Медной улице, когда, едва не сбив с ног не только его, но и опешившего Орлика, из переулка вылетела Джейса и захрипела, почти беззвучно разевая рот:
– Рин! Бегом! Бегом к Ласаху! Арчик умирает!..
Арчик и в самом деле умирал. Правда, Рин не сразу понял, что человек без лица, лежащий на столе в лекарской Ласаха и пускающий кровавые пузыри откуда-то из середины головы, и есть Арчик, но дыхание смерти почувствовал, едва ухватил его за руки. Впрочем, сомнения в том, что перед ним второй звонарь, исчезли сразу. Отсохшая рука не отзывалась на прикосновение, и ладонь пришлось передвинуть на локоть. И сразу придавила к земле тяжесть, потемнело в глазах, дыхание стало прерывистым, зато Арчик подал голос – завыл негромко, но пронзительно и безысходно.
– Ты можешь сделать так, чтобы он спал? – прошептал взъерошенный Ласах и тут же заорал рыдающей за его спиной Джейсе: – Бегом отсюда! На кухню иди, на кухню! Котел там, если вода закипела, тащи его сюда! И тряпье там застиранное, целая корзина! Тоже тащи!
– Я попробую, – прошептал Рин и тут же почувствовал облегчение. На его дрожащие ладони легли огромные пятерни Орлика.
– Я не лекарь, – прогудел вельт над ухом Олфейна и тут же повернулся к Ласаху: – Почтенный травник, почешите мне нос, а не то я чихну, и тогда уж беднягу не спасет даже олфейновское колдовство.
– Что с ним случилось? – выдохнул Рин.
– Молнией его ударило! – с рыданиями загремела котлом Джейса. – И чего он только потащился в Нижний город! Стражники его нашли. Говорят, мелькнул парнишка, потом молния шибанула. Но ни дыма не было, ни пожара. Комната и коридор почернели от удара, весь скарб и всю мебель размолотило, двери выбило, а пожара не случилось! Но это они уже потом увидели. Они и по улице этой – как ее, Каисской – не сразу пошли, позвал кто-то. А он часа два на ступенях вот так провалялся! Потом они сначала вот Арчика на лестнице нашли, а потом и еще одного, но тот вовсе обгорелым трупом лежал, а Арчик еще хрипел. Они его на тележку погрузили и сюда покатили, а отец как раз из башни выходил, вот и подхватил парня! Он на башню вернулся, ему скоро в колокол бить!
– Подожди! – рявкнул Орлик, останавливая рыдания звонарки. – Молния, говоришь? Громыхало что-то, слышали! Отчего же она его не обожгла? И почему не сгорел тот, второй? Да и Арчик как выжил, и с меньшими ранами бедняги без звука поганым пламенем испепелялись. Почему Арчик не сгорел? Что за странная молния?
– Молния и вправду странная, – поморщился Ласах, осторожно смывая с головы бедняги запекшуюся кровь. – Пару раз приносили мне похожих красавцев, только оба раза молния обухом топора оказывалась. Крепко досталось парню, а удар-то всего один был. Нос в месиво, да и черепушка могла треснуть. Нет уж, если выживет звонарь, с красотой, наверное, простится. Что-то я не приглядывался к нему раньше. Он хоть красивым был, Джейса?
– Не знаю! – снова зарыдала звонарка.
– Цыц, дудка! – повысил голос травник. – Бегом на кухню! Над столом на полке горшок с белым порошком! Возьми горсть порошка, с полкубка воды, сиди там и смешивай в миске, да не останавливайся!
– Что скажешь, травник? – спросил Рин, ловя языком бегущие по лбу и носу капли пота.
– Ничего пока не скажу, – сердито бросил Ласах. – Откроет парень глаза, тогда и посмотрим. После такого удара и без глаз может остаться, а остальное… Если поможете ему выкарабкаться – выкарабкается, а не поможете, даже если и выживет, все одно разум подрастеряет.
– Ты уж постарайся, травник, – прогудел Орлик. – Очень мне хотелось бы расспросить звонаря, что там, на Каисской улице, приключилось? Приятель там у меня один комнатушку имел, как бы это не его припасы молнию сотворили!
– Камрет! – догадался Рин.
– Держите руки! – одернул парня травник. – Жив ваш Камрет! Он, считай, уж месяц как у меня на втором этаже ночлег держит. И сегодня здесь был, за час до доставки бедняги этого ушел. И сказал, кстати, что, если вы появитесь, послание для вас на столе оставил! Да говорю же, руки держите, потом прочитаете, потом!..
Травник провозился с Арчиком не меньше часа. Сначала смыл кровь, потом долго ковырялся в носу и даже вытащил диковинными щипчиками какие-то осколки оттуда. Затем щупал переносицу, которую почти выковырнул, вытянул из кровяного месива, снова ковырял что-то в носу, забивал в невидимые ноздри скрученные из тряпья жгуты, возился с тонким серебряным ножичком, затем что-то сшивал прозрачными волоконцами с помощью кривой иглы, пока наконец не подозвал Джейсу и не залепил все сшитое и собранное белой липкой массой.