Педагогическая поэма второго порядка
Шрифт:
— Что жжем? — деловито поинтересовался толстяк, внезапно возникнув в кругу красноватого трепетного света. — Ну-ка дай, — молвил он, отбирая у длиннорукого дылды железный штырь, которым тот орудовал, как кочергой. — Ага, ага… Ну, дневники — это святое, это сам бог велел… — Перевернул обгоревшую брошюрку, валявшуюся рядом с костерком, хмыкнул. — Так. А это где взял?
Дылда глуповато осклабился и поправил рогатый шлем:
— А чо они…
— Во-первых, не «чо», а «что», — прервал его толстяк. — Во-вторых, не ябедничай… А в-третьих, взялся жечь — жги дотла. — Проткнул брошюрку насквозь и сунул кончик штыря в огонь. Бумага вспыхнула и вскоре обратилась в подобие лохматой черной розы, усыпанной росинками искорок. Вернул железяку владельцу. — Марш в танцлагерь, и чтобы никаких мне больше аутодафе!
Вокруг жизнерадостно загоготали и всей гурьбой шумно схлынули в сторону школьного двора. Молодой педагог мрачно сутулился над бумажным пеплом, по которому при малейшем движении ночного воздуха разбегались ало-золотые кружева. Потом осведомился отрывисто:
— Что это было?
— «Молот ведьм», — ворчливо отозвался толстяк.
— А серьезно?
— А серьезно — пособие для родителей. «Как узнать, не вовлечен ли ваш ребенок в ролевые игры».
Казалось, услышанное скорее огорчило молодого человека, нежели обрадовало. Зря, получается, переживал! Не Белинского и не Гоголя жгли поганцы на радостях, а всего-навсего методичку, которой он и сам при случае, не колеблясь, растопил бы мангал.
— Это так опасно? Ролевые игры?
— Кое-кто полагает, что да.
Разворошили хворостиной пепел и двинулись в обратный путь.
— Черт его знает, — уныло молвил молодой. — Может, они и правы…
— Ты про Клару Карловну? — уточнил толстяк.
— Позволь… А при чем здесь…
— Клара? У-у… Принимала самое непосредственное участие в составлении этой, с позволения сказать, брошюрки.
Они пронырнули сквозь дыру в проволочной сетке и вновь оказались на школьном дворе. Чернели акации, белели катальпы. Ночь была прохладной и влажной.
— Нет, я понимаю, когда ролевые игры используются психологами, — расстроенно продолжал молодой. — Но когда становятся самоцелью… Как хочешь, а есть в этом что-то ущербное. В детстве, что ли, не наигрались?
— Так у них детство-то еще не кончилось.
— Да я не про наших… — Молодой скривился. — Я ж тебе рассказывал уже, как в мае по грибы сходил. Ну, про битву эту несостоявшуюся… Взрослые дяди: один в канцелярии Президента работает, другой вовсе монах…
— А монаха, случайно, не Аскольдом кличут? — усмехнувшись, уточнил старший товарищ.
Спутник его был настолько озадачен таким вопросом, что даже приостановился. И очень вовремя, ибо, одолей они еще десяток шагов, пришлось бы им перекрикивать грохот динамиков.
— Ты его знаешь?
— А как же! В прошлый раз он у меня Парцифалем был.
— То есть?..
— Слушай, Савелий! Или ты склеротик — что как-то неловко, согласись, в твои годы, — или… Я тебе сколько раз говорил, что я мастер игры?
— Я думал, ты шутишь… — растерянно сказал молодой.
На втором этаже их ждал неприятный сюрприз в виде Клары Карловны, завуча по воспитательной работе. Подтянутая, сухая, моложавая, она стояла посреди опустевшего коридора и хищно следила за порядком. Исполненные правоты немигающие глаза, горестно-беспощадная складка рта, свойственная в основном убежденным алкоголикам и педагогам со стажем. Ни словом не попрекнув неизвестно где отсутствовавших коллег, чьи обязанности ей пришлось взять на себя, Клара Карловна молча двинулась к дверям своего кабинетика. Пост сдан — пост принят.
— Савелий Палыч, — внезапно приостановившись, обратилась она к тому, что помоложе. — Зайдите.
Тот, кто постарше, взгляда удостоен не был.
Савелий Палыч немедленно почувствовал себя виноватым и, неловко вздернув плечи, прошел в кабинет, где в глаза ему сразу же бросился плакатик, которого он тут как-то раньше не замечал. Хотя вполне возможно, что типографское изделие прикрепили к стене совсем недавно. «Народ уничтожают со святынь, — значилось на нем. — Леонид Леонов».
— Садитесь, — сказала завуч, с загадочной гримаской обравнивая стопку сложенных посреди стола брошюрок. Почему-то это дикое сочетание женского рода с мужским («сказала завуч») ничуть не вредило ее облику и даже придавало ему некую завершенность.
Савелий Павлович сел, нервно оглаживая косую прозрачную бородку и взглядывая временами на зловещую цитату. Вроде бы предостережение, однако при желании фразу можно было истолковать и в методическом плане.
— Как вам нравится этот шабаш? — с непонятной интонацией осведомилась Клара Карловна.
— Шабаш?
— Я имею в виду: вся эта сатанинская символика, мечи, свастики…
— Свастика? На ком?
— Хотя бы на Савельеве. На вашем, кстати, выпускнике. Двадцать второго июня, между прочим! В день, когда фашистская Германия вероломно напала на наше Гоблино…
— Позвольте! — ошеломленно произнес Савелий Палыч. — Я только что с ним разговаривал. Нет на нем никакой свастики! Шлем с рогами — да. А свастики никакой.
— Где шлем с рогами, там и свастика, — сказала завуч. — Вы что, не улавливаете связи?
— Нет-нет, Клара Карловна, уверяю вас, не было свастики!
— Я что, похожа на сумасшедшую?
— Э-э… — Молодой педагог запнулся в растерянности, тут же осознал всю глубину своей бестактности, пришел в ужас и принялся сбивчиво оправдываться: — То есть… я хотел сказать… полумрак, светомузыка… могло показаться…
— …что я похожа на сумасшедшую, — безжалостно завершила фразу Клара Карловна.
— Н-нет… я в смысле…
Без особого интереса она смотрела на его конвульсии. Затем беспощадно сложенные губы завуча дрогнули в удовлетворенной полуулыбке. Похоже, Клара Карловна полагала, что видит всех насквозь, и весьма высоко ценила эту свою способность.
— Возьмите и ознакомьтесь, — сухо произнесла она и, сняв верхнюю брошюрку, подала ее Савелию Палычу.
Тот встал, принял тоненькую серую тетрадку, озадаченно поблагодарил. «Как узнать, не вовлечен ли ваш ребенок в ролевые игры», — значилось на обложке.