Пегас, лев и кентавр
Шрифт:
– Ты в курсе, что до звонка десять минут?
– Я не виновата, что у нас нет первого урока! – говорит Рина.
– У тебя никогда его нет!
Мамася отправляется в коридор, возвращается с рюкзаком, выуживает из него дневник и принимается нетерпеливо листать. Рина насмешливо ждет. Она лучше мамы знает, что можно увидеть в дневнике. Домашнее задание, записанное в пустоте, и изредка, перед проставленной оценкой, значится: «лит-ра», «хим.» или «ист.».
Самое примечательное, что оценки почти всегда или пятерки,
За двойки Мамася Рину не ругает. Это так же бесполезно, как и за нож. Она отлично знает, что это не столько двойки, сколько щелчки по лбу, которые учителя вынуждены давать, чтобы Рина не расслаблялась и бросила дурную привычку на литературе делать английский, а на физике – алгебру.
Наконец Мамася находит, что ищет.
– Вот! Среда! Первый урок есть! – говорит она с торжеством.
Пойманная с поличным, Рина закусывает губу.
– Где?.. А это в феврале, а сейчас май… Прошлая четверть!
– И что, за два месяца нельзя было найти время, чтобы заполнить расписание?
– Какой смысл? Все равно через две недели каникулы!
Мамася пыхтит и ищет к чему придраться. А когда ищешь – всегда находишь.
– А это что? – с торжеством говорит она.
«Выщипывала чучело!!! Родители, примите меры!» – читает Рина.
– Что это значит???
– Это значит: ты должна принять меры, чтобы я не выщипывала чучело! – коварно объясняет Рина.
Мамася задумывается. Принимать меры против выщипывания чучел она не умеет, но сознаваться в этом не желает.
– А тут? – Палец Мамаси утыкается в закорючку. – Опять подделывала мою подпись?
Рина пожимает плечами.
– Ну и что? Ты мне сама разрешила!
Это сильный довод.
– Я разрешила один раз и как исключение! И не под замечаниями! И не так криво! Ты даже не старалась! – беспомощно говорит Мамася и швыряет дневник в рюкзак.
Рина торжествует. Это полная победа. Мамася садится рядом и опускает голову ей на плечо. Из утренней Мамаси на секунду проглядывает вечерняя.
– Ты невыносима! Ты уверена, что тебя не подменили в роддоме? – стонет она.
– Я сама подменилась. Переползла в соседнюю кровать, перевязала бирочки и притворилась твоей дочерью, – признается Рина.
– А дежурная медсестра? – спрашивает Мамася.
– Какая еще медсестра? А-а, эта, что ли? В халатике такая? – вспоминает Рина. – Оглушила ее криком.
Мамася вполне это допускает.
– Ну, – бормочет она. – Вполне логично. Защитная реакция на шок… Ну и где сейчас мой ребенок? Настоящий?
– У него все нормально. Это был мальчик. Я переложила его в кювезу к миллионеру Врушкину. Он сейчас учится в Англии на почетного китайца, лопает на завтрак овсянку и плачет ночами, мечтая о
Упомянув колбасу, Рина немедленно об этом жалеет. Сознание Мамаси напоминает бильярд. Если хочешь нормально общаться с ней – надо знать систему. Один шар ударяет другой, тот откатывается, ударяет третий. Если случайно не туда ударишь – не туда и прикатится.
Мамася отрывает голову от ее плеча. Морщится. Шар уже покатился.
– Колбаса… колбаса… А, да! Не знаешь, куда подевались сосиски?
– Нет, – машинально врет Рина, но обманывать ей неловко. Она вообще не любит лжи. Тухло это как-то. – Ну хорошо, я взяла!
– Не подумай, что мне жалко, но… Съела? Весь килограмм?
Рина молчит.
– Ясно. Всё как всегда! – горестно кивает Мамася, но сосиски обратно не требует. Она знает, что счастье не в них, хотя сосисок жалко, конечно.
Рина идет в коридор и начинает обуваться. Обувается она чудовищно медленно, даже медленнее Артурыча. Ждет, пока у Мамаси иссякнет терпение.
Когда Мамася возвращается на кухню, Рина хватает рюкзак, открывает входную дверь, мгновение выжидает и громко захлопывает. Прислушивается. Все тихо. Для Мамаси она теперь ушла.
Рина прокрадывается на балкон. Садится на корточки, притягивает к себе деревянный, военного образца зеленый ящик с надписью через трафарет «ХИМЗАЩИТА» (мерси запасливому Артурычу, который тянет все в дом, как хомяк) и начинает рыться, нетерпеливо выбрасывая журналы, диски, старые колонки. Ящик почти пуст, уже видно дно, а Рина все роется.
Кто-то барабанит ногтями в стекло. Она оборачивается. Мамася. Наивный фокус с дверью ее не обманул.
– Что-то ищешь?
– Ничего, – поспешно говорит Рина.
– Ну раз «ничего» – значит, ты его уже нашла!
Рина сопит.
– Веревку и всякие карабины, правда? – продолжает Мамася.
Рина не выдерживает:
– Так я и знала! Куда ты ее спрятала?
– Я не хочу быть матерью трупа!
– Подумаешь: жалкий четвертый этаж! Я не могу всякий раз обходить дом!.. Целых пять подъездов! – взрывается Рина.
Мамася крутит у виска пальцем.
– Это альпинистская веревка, а не вонючий шнурок! Я спускаюсь в системе! Это не опасно! – вопит Рина.
– Если веревка не порвется!
– Ты ее видела? На нее можно подвесить пустой «КамАЗ», и ей ни фига не будет!
– Вот именно: ей ни фига не будет! – едко соглашается Мамася.
Ее не волнует, что пишут липовые туристы с форумов в Интернете, у которых никогда не было «КамАЗа», ни пустого, ни полного. Да и потом: одно дело абстрактный грузовик, и совсем другое – больная на голову пятнадцатилетняя девчонка! Пусть Рина дождется совершеннолетия и тогда делает все, что угодно. Это Мамася и озвучивает.