Пекинский узел
Шрифт:
Татаринов улыбнулся.
– Если перевести их диалоги, то я должен сразу предупредить вас, что они невероятно пикантны.
– Да-с! – радостно воскликнул Вульф. – Жизнь подтверждает мою правоту. Влечение полов и жажда обладания – вот тайная пружина самых утончённых чувств.
– Хорошенькие женщины могут позволить себе вольности, – миролюбиво заметил Баллюзек и тут же высказал мысль, что девушки смешливы по природе. – Им ещё придёт время печалиться: заботиться о детях. Природой предусмотрено, что каждая женщина должна родить как минимум десятерых детей. Трёх дочерей и семь сыновей.
– Согласен, – ответил Татаринов, не напоминая Вульфу о том, что сам же познакомил секретаря посольства с одним из древних китайских постулатов, посвящённых медицине.
– Почему сыновей больше? – спросил прапорщик Шимкович, время от времени оглядываясь на хихикающих девиц.
– Да потому, что мальчики не приспособлены к жизни, – тоном посвященного ответил Вульф.
– Часто гибнут на войне, – предположил Игнатьев.
– Да и сердца у них слабее, чем у женщин, – добавил Татаринов.
– Это ещё и оттого, что барышням плевать на чувство, их волнует обеспеченность замужества, – презрительно добавил секретарь.
– Чересчур общо, – нахмурился Николай, решивший поддержать беседу, чтобы не выглядеть надменным. – Несть числа примерам женской жертвенной любви.
– В морской воде тоже есть золото, да сколько её надо выпарить, чтобы на дне хоть малая крупиночка блеснула, – отозвался Вульф. – Наша беда в том, что, желая обладать женщиной, любимой, разумеется, любимой, – поспешил он уточнить, – мы соглашаемся на всё: отказываемся от себя. И это грех. Вот я о чем хотел сказать, только об этом.
– Женщина не знает нас, и надо мужественно объяснить, каковы мы, – сказал Игнатьев. Он сам ловил себя на том, что, влюбившись в My Лань, стал податлив, как воск. Было как-то странно и дико думать, что и до него вот так же мучились, грустили и сходили с ума по своим возлюбленным в далёком и недавнем прошлом. Он ведь не один такой на свете: молодой, влюблённый, страстный.
– Женщина в теле, мужчина в деле, – афористично заметил Баллюзек и, похоже, смутился назидательности тона.
– Чем обольстительнее и циничнее женщина, – не унимался Вульф, коснувшийся любимой темы, – тем успешнее её дела, чего нельзя сказать о её встречных-поперечных компаньонах и их финансовом здоровье. – Он помолчал и, не услышав возражений, негодующе воскликнул: – Удивительное дело! Ещё никто не знает о вашем финансовом благополучии, а около вас уже вертится прелестная и обаятельная скромница.
Игнатьев отнёс бы эту реплику на свой счет, да вот только ни о каком «финансовом благополучии» и речи не могло быть. За время своего пребывания в Китае он истратил уйму денег, но и не тратить не мог: надо было «сохранять лицо».
– А вы заметили, – весело заговорил Татаринов, когда они через городской сад вышли на набережную, заполненную гуляющей публикой, – даже в том случае, когда женщин в собрании много, но среди них нет мужчин, достойных их внимания, они чувствуют себя в одиночестве.
– Женщинам нужно зеркало, – мрачно усмехнулся Вульф, словно зеркало, в котором остро нуждалась лучшая половина человечества вкупе с фланирующими по набережной Шанхая дамами, было его единственной собственностью и представляло историческую ценность.
– Или хороший огранщик, – добавил Татаринов. – Чтобы алмаз засиял, нужно искусство ювелира.
Они миновали ажурную беседку, спустились по лестнице к морю и пошли по берегу. Вдоль прибойной полосы ходили чайки, важно переваливаясь с боку на бок. Цветные камешки, сверкавшие на солнце, золотистый песок и перламутровые ракушки, перемываемые шумной водой прилива, голубые горбы дальних гор и залитый июньским светом горизонт лучше всяких слов говорили о том, что настоящее бывает скучным и незапоминающимся. Нужно, чтобы прошло время, и тогда оно предстанет в искрометном одеянии воспоминаний, и всё, что мнится живым и ярким, не оставит после себя никакого мало-мальского следа, словно его и не было – ощущения реальности, праздника жизни. Страшная загадка – повседневность! Неповторимы очертания бытия! Может, поэтому люди любят дорогу, пускаются в странствия?
На рейде Шанхая стояли корабли союзников. Матросы на реях увязывали паруса, в сторону берега отчаливали шлюпки.
Капитан Баллюзек уважительно хмыкнул:
– Внушительный флот у союзников…
– Целая армада, – отшвырнув ногой консервную банку из-под бристольской тушёнки, проговорил Шимкович и, подняв плоский камень, с силой пустил его по воде. Глаза его блестели удалью. Шлёпнув раза три по её зыбкой поверхности, камень скрылся из вида: нырнул под волну. – Теперь Пекин откроется, как табакерка, и богдыханчик затрясёт своей башкой.
Все рассмеялись. Юный топограф говорил редко, но образно.
Пока они шли по набережной, спускались к морю и шли вдоль берега, никто не заметил, как за ними увязался коренастый китаец с перебитым носом. Правую руку он держал в кармане. За его спиной висела дорожная торба из толстой буйволиной кожи, а на ногах были крепкие солдатские ботинки. В таких ботинках щеголяли пираты и головорезы флота её величества: десантники и штурмовики.
– Адмирал Хоп сказал, что союзный десант готов к штурму китайских крепостей, и прежде всего форта Дагу, запирающего вход в устье реки Бэйхэ, по которой можно дойти до Пекина, – сказал Игнатьев. – Уже подошли транспорты с полками, укомплектованными из индусов, африканцев и южноазиатского сброда, вплоть до корейцев.
– Среди наёмников есть и китайцы, – выказал свою осведомленность Вульф, внимательно читавший все газеты, которые можно было раздобыть в Шанхае. Многие из них издавались в Гонконге, давно и прочно оккупированном англичанами.
– Если британцы уже сто лет назад считали Восточную Азию территорией своих интересов, то что мешает им теперь считать Китай сферой своего влияния и нанимать местных жителей для своих неблаговидных целей? – задался вопросом Татаринов и пожал плечами. – Ничего. Они давно прибрали Гонконг к своим рукам. Их там целая колония во главе с губернатором.
– Это их черта. Будь на острове даже один-единственный британец, он тут же назовет себя губернатором и станет требовать ежегодного жалованья от своего правительства. – Игнатьев усмехнулся и заложил руки за спину, глядя на теряющийся в морской дымке горизонт. Китаец с перебитым носом тенью скользнул за рыбачью лачугу, затаился и потянул руку из кармана. Стайка грязных оборвышей перепархивала от одной прибрежной лавчонки к другой, от торговца жареной рыбой к продавцу морской капусты, от раскаленного противня к глиняной миске, с веселой непосредственностью никогда не унывающего детства, успевая клянчить милостыню, шпынять друг дружку и задевать прохожих. При этом самые отчаянные нагло обворовывали тех, кто зазевался. Встретится разносчик пирожков, заговорят ему зубы. Покажут фокус. Сунут в один карман куриное яйцо, а из другого вытащат пригоршню табаку. Пройдутся на руках, подрыгают ногами, кувыркнутся через голову, смахнут с коленей пыль и рванут во все лопатки, гогоча и прихлопывая себя по ляжкам, зная, что у одного из них за пазухой пригрелись пирожки со сладкой тыквенной начинкой, а может быть, и с мясом. Ноги в цыпках, руки в ссадинах, а тело – в непреходящих болячках, заскорузлых струпьях.