Пекинский узел
Шрифт:
От неожиданности Николай вздрогнул и задержался в дверях: сердце летуче пронзила тревожная боль. Какое-то недоброе предчувствие. Он машинально глянул на часы: было без четверти двенадцать, затем нарочно глубоко вдохнул, медленно выдохнул, чтоб успокоить дрогнувшее сердце, и велел Дмитрию сопровождать его.
Зайдя к консулу Гарду, он узнал, что полномочные послы: английский – лорд Эльджин и француз барон Гро, с чьим именем было связано насильственное подписание Тяньцзиньских договоров, задерживаются в пути из-за гибели парохода, на котором они собирались плыть вместе. Эта отсрочка их прибытия позволила Игнатьеву нанести визиты
– К сожалению, я не имею времени для светской болтовни. Не далее как две недели назад мы пережили осаду города и до сих пор разбираем завалы скопившихся бумаг. Вы даже не представляете себе, что здесь творилось!
– Буду рад узнать подробности из ваших уст, – пропустил мимо ушей обидное замечание насчёт «светской болтовни» Игнатьев и слегка склонил голову, давая понять англичанину, что готов выслушать всё, что он скажет.
– О! – воскликнул Фредерик Брюс, не ожидавший такой кротости от русского посланника, и закатил глаза под лоб. – Охваченный паникой Шанхай спешно вооружался, но прежде запасался провизией.
Цены на рис и крупу росли столь стремительно, что в принципе уже никто не торговался. Чиновники, имевшие возможность, выехать из города, торговцы, давно распродавшие товары, их жены, наложницы, слуги – все устремились в порт, на корабли: торопились вывезти сокровища и деньги, спасти свою жизнь. За ними толпами бежали проститутки: страшились повстанцев, отъявленных головорезов, убивавших любого на месте. Кокотки всех мастей молили в один голос: «Возьмите нас с собой! Мы честно отработаем билет, любую стоимость проезда!» Матросы прятали их в трюмах, в угольных складах, потом носили им туда еду и воду – полными тазами. Златотелые бонзы в кумирнях замазывались глиной, дёгтем и смолой. Драгоценности монастырей маскировали, замуровывали в ниши, растаскивали по домам.
– И как же вы отбились? – с самым живым участием поинтересовался Николай, всем своим видом показывая, что вполне понимает тот ужас, который пришлось пережить иностранным дипломатам, до последнего не покидавшим город.
– Создали отряды самообороны, перегородили улицы, забаррикадировали посольства, а главное, – воодушевился Фредерик Брюс, – американцы и французы быстро организовали сотни наёмных солдат, вооружили их и двинули навстречу тайпинам.
Китайский болванчик, стоявший на столе, бессмысленно взирал на Игнатьева и кивал, как только англичанин затрагивал его. Трудно было представить, что здесь, в Шанхае, среди зелени и света, среди благоухающих цветов, под мерный, ровный плеск накатных волн, женщины панически заламывали руки и молили небо о спасении. Плакали дети, и тряслись от страха старики. Вспомнились слова командира эскадры Лихачева: «Важно сохранить остойчивость судна при любой погоде». Судя по рассказу Брюса, союзникам это удалось: они отстояли Шанхай для себя. Сохранили «остойчивость судна».
– Вы совершили подвиг, – с восторгом одобрения заметил Николай.
– К сожалению, – ответил англичанин и страдальчески поморщился, – мы потеряли много средств и времени: хуже всего – нехватка людей. Дела требуют постоянного моего присутствия. Я уже забыл, когда тщательно взвешивал все за и против, мы давно перешли с китайцами на язык ультиматумов, и я не имею ни малейшей возможности отвлечься хотя бы на день или два, избавиться от всех этих убийственных забот и отдохнуть. В этом смысле я чистосердечно завидую вам: Россия не воюет с Китаем…
– У нас нет серьёзных разногласий, – ответил Николай и выразил надежду, что с прибытием в Шанхай лорда Эльджина у его предшественника появится время для отдыха и «светской болтовни». Так и сказал: «для светской болтовни». А что? Пусть в следующий раз не забывается и знает: память у русского посланника отличная.
Фредерик Брюс насупился. Его враждебность не была наигранной, и он теперь не знал: скрывать её или прикинуться обиженным?
– Я думаю, – помедлив, сказал он, – лорд Эльджин объяснит вам вашу роль.
Расстались они более чем сухо.
Господин Бурбулон, посол Франции в Китае, ведший вместе с Фредериком Брюсом переговоры по утверждению Тяньцзиньских договоров с китайскими уполномоченными, принял Игнатьева намного любезнее, нежели англичанин, но показался самым заурядным чиновником, не столько думающем о деле, сколько довольствующимся своим должностным местом и королевским жалованьем. У него были приятные манеры, но говорил он медленно и как бы неохотно, с простудной, гнусавой растяжкой.
– Маньчжуры прислали в Шанхай своего уполномоченного Си Ваня. Он явно намерен добиться отмены многих статей договора. Во-первых, – возмущенно сказал Бурбулон, – он склонен к тому, чтобы лишить нас права появляться в Пекине, а во-вторых, объявил о запрещении консулам и торговцам углубляться внутрь страны.
– Это ультиматум.
– Ультиматум, – согласился Бурбулон. – В случае нашего отказа принять его условия Си Вань заявил о своем праве отказаться от Тяньцзиньских договоров.
– Это уже слишком, – заметил Игнатьев, начиная понимать озлобленность Су Шуня. – Я ведь тоже не сумел в Пекине подписать Тяньцзиньский договор.
Бурбулон кивнул.
– Си Вань ссылается на то, что уполномоченные, подписавшие договора, были так запуганы французами… что сами не знали, что подписывают.
– Один из них недавно отравился, – сообщил Игнатьев. – Принял яд.
– Ну вот, – развел руками Бурбулон, – если ещё и верховный комиссар Гуй Лян преставится, отдаст Богу душу, мы вообще оказываемся в тупике.
– Придётся снова воевать.
– Придётся, – подтвердил француз и шевельнулся в кресле, усаживаясь поудобнее. – И знаете, о чём ещё Си Вань всё время говорит? – Его взгляд пытливо вонзился в Игнатьева. – Он похваляется тем, что Россия не смогла добиться от Китая территориальных уступок и теперь вы намерены просить «белых варваров», стало быть, нас, посодействовать в этом щекотливом вопросе.
Игнатьев едва сдержался, чтобы не выругаться вслух. Су Шунь его опередил. То, что он держал в тайне, в одночасье становилось известно многим. Теперь нужно было срочно что-нибудь придумать, опровергнуть столь унизительное для России толкование его прибытия в Шанхай. Официально заявить, что у России с Китаем разногласий нет.
Вернувшись во дворец, он сразу же зашел к Уарду. В его манерах была открытость и естественность. «Мне кажется, – думал Игнатьев, пожимая руку гостеприимному американцу, – он способен глубоко чувствовать».