Пелэм, или приключения джентльмена
Шрифт:
Я заявил это с большим жаром, и мистер Сент-Квинтин был либо слишком убежден в моей искренности, либо слишком робок, чтобы продолжать разговор на столь опасную тему. Я благословил свою счастливую звезду, когда он умолк, и, не дав ему времени затронуть другие щекотливые спорные темы, продолжал:
— Да, мистер Сент-Квинтин, вы — первый, кого я посетил. Бесспорно, меня к этому обязывало и ваше положение в нашем графстве и древность вашего рода; но я-то помнил лишь о том, как долго, невообразимо долго Сент-Квинтины и Пелэмы были тесно связаны.
— Ну что ж, — сказал преподобный Комбермир, — отлично, мистер Пелэм, я окажу вам поддержку и от всего сердца желаю успеха молодому джентльмену, придерживающемуся таких превосходных принципов.
ГЛАВА XXXVI
Кориолан. Вот голоса еще.
Сициний. Ну как, мои друзья? Его избрали?
1-й горожанин. Ему мы дали голоса.
От мистера Комбермира мы отправились к грубоватому, прямодушному, радикально настроенному виноторговцу, которого казалось, едва ли возможно было расположить в мою пользу. Но успех у Armado [466] духовного звания воодушевил меня, и я не поддавался страху, хотя с трудом убедил себя, что не следует терять надежду. Сколь невозможно установить твердые правила приобретения власти над людьми, даже зная характер того, чье расположение ты хочешь завоевать. «У Сент-Квинтинов ты должен держать себя очень сухо и официально», — сказала мне матушка. В общем она правильно рассудила, и застань я их всех чинно сидящими в парадной гостиной — миссис Сент-Квинтин в праздничном наряде, а детей смирными и послушными, я был бы величествен, словно Дон-Кихот в парчовом халате; но раз я нашел их в полном дезабилье, мне оставалось только вести себя как можно более развязно и даже дерзко, делая вид, будто я сроду не знал нравов более утонченных, нежели те, что узрел здесь, и остерегаясь каким-либо проявлением гордости с моей стороны напомнить Комбермирам о том унижении, которое претерпевает их гордость. Труднее всего было сочетать с этой фамильярностью известную почтительность, примерно такую, какую французский посол выказал бы августейшей особе Георга Третьего, [467] застав его величество в час дня за обедом, состоящим из баранины с репой. Преодолением этой трудности я был весьма горд и поздравлял себя горячо, словно совершил величайший бранный подвиг. Ибо никакая победа, бескровная или кровавая, на войне или на выборах не доставляет порочной человеческой природе такой радости, как победа, хитростью одержанная над другими людьми.
466
Воина (исп.).
467
Георг Третий (1738–1820) — английский король, правивший в 1760–1820 годах; в 1811 году сошел с ума.
Но мне пора вернуться к моему виноторговцу, мистеру Бриггсу. Его дом находился на окраине местечка Баймол; он был окружен небольшим садом, где пышно цвели крокусы и подсолнечники; с правой стороны красовалась беседка; там почтенный владелец дома и сада прохлаждался в летние вечера, расстегнув жилет, дабы дать менее уважаемым частям человеческого тела ту свободу, которой властно требует наступающее после сытного обеда значительное увеличение их объема. Кроме того, в эти часы приятного отдыха почтенный горожанин, под влиянием божественного вдохновения, вызванного виргинским зельем, [468] предавался мыслям, не лишенным самодовольства.
468
Имеется в виду табак, привозившийся обычно из Америки, главным образом из американского штата Виргиния.
Попыхивая сигарой, пуская клубы дыма, глядя на пестрые крокусы и смутно припоминая то, что он вычитал во вчерашней газете, мистер Бриггс размышлял о чрезвычайной важности местечка Баймол для Британской империи и о чрезвычайной важности Джона Бриггса для местечка Баймол.
Когда я постучал в дверь, смазливая служаночка наградила меня улыбкой и лукавым взглядом, который, по всей вероятности, ей преподал виноторговец, не в меру угостившись спиртным из собственных запасов. Она ввела меня в комнатку, где, прихлебывая бренди с водой, сидела приземистая, тучная, так сказать, односложная фигура, даже в мелочах вполне соответствовавшая фамилии Бриггс.
— Мистер Пелэм, — сказал этот джентльмен, одетый в коричневый сюртук, белый жилет, невыразимые цвета буйволовой кожи с длинными штрипками, гетры того же цвета и материала, что и панталоны, — мистер Пелэм, прошу присесть, простите, что я не встаю; я, как епископ в известном анекдоте, слишком стар, чтобы подняться с места. — Тут мистер Бриггс разразился отрывистым, визгливым, злобным хохотом, на который я, разумеется, откликнулся так раскатисто, как только мог.
Но как только я рассмеялся, мистер Бриггс умолк, окинул меня пронзительным, недоверчивым взглядом, покачал головой и отодвинул свое кресло по меньшей мере на четыре фута от того места, где оно стояло раньше.
«Зловещие признаки! — подумал я. — Этого джентльмена нужно малость прощупать, прежде чем рискнуть обращаться с ним так, как с другими экземплярами той же породы».
— У вас премиленький домик, мистер Бриггс, — сказал я.
— О да, мистер Пелэм, и премиленькое право голоса, что, думается мне, для вас несколько более существенно.
«О-го-го! — сказал я себе. — Теперь, мистер Бриггс, я вас раскусил. Не годится быть чересчур учтивым, обращаясь к человеку, который подозревает, что вы учтивостью хотите его провести».
— Видите ли, мистер Бриггс, — начал я, — говоря откровенно, я действительно пришел к вам, чтобы просить вас подать за меня голос; согласитесь ли вы или откажетесь — ваше дело. Вы можете быть уверены, что я не прибегну к тем недостойным уловкам, которые обычно пускаются в ход, чтобы обманным путем заполучить голоса джентльменов избирателей. Я прошу вас голосовать за меня, как один свободный гражданин просит другого; если вы считаете, что мой противник лучше будет представлять местечко Баймол, — господь с вами, окажите ему поддержку; если же вы этого не считаете и удостоите меня своим доверием — я во всяком случае постараюсь не обмануть его.
— Правильно сказано, мистер Пелэм! — воскликнул Бриггс. — Люблю прямоту, ваши речи мне по сердцу. Разве это приятно, когда ловкий краснобай выманивает у тебя голос и тотчас после выборов посылает тебя к черту! А еще хуже — дать себя заморочить надменному, спесивому лоботрясу, в руках у которого его родословная, а на лице написано, сколько у него акров, и вообще он считает за величайшую для тебя честь, что просил тебя подать за него голос. Печальные это времена для свободной страны, мистер Пелэм, когда кучка нищих гордецов, таких, как наш поп Квинни (я иначе не называю этого достопочтенного болвана, мистера Комбермира Сент-Квинтина), воображает, что имеет право навязывать свою волю честным, великодушным людям, которые могли бы оптом купить их самих и всю их семью. Я вам вот что скажу, мистер Пелэм: мы ничего не сможем сделать для этой страны, покуда не освободимся от земельной аристократии [469] с ее предками и всеми ее ерундовскими штуками. Надеюсь, вы согласны со мной, мистер Пелэм?
469
В этом разговоре в комически оминиатюренном виде дано главное политическое соперничество того времени — борьба между земельными собственниками и собственниками денег, между аристократами и крупной буржуазией.
— Разумеется, — ответил я, — в Великобритании нет никого почтеннее наших купцов. Человек, всем обязанный самому себе, стоит тысячи тех, что всем обязаны своим предкам.
— Совершенно верно, мистер Пелэм, — согласился виноторговец; он придвинул свое кресло к моему, приложил толстый, бесформенный палец к моей руке и, пытливо заглянув мне в лицо, сказал — А как насчет парламентской реформы — что вы о ней думаете? Надеюсь, мистер Пелэм, вы не защитник застарелых злоупотреблений и современной коррупции?