Пепел и кокаиновый король
Шрифт:
Въехав на главную и единственную улицу, всадники вдруг пришпорили коней, и те понеслись галопом. Возившаяся в единственной на мили вокруг зловонной луже голая черномазая ребятня и дюжина лизавших соленые стены коз испугано брызнули в стороны — свиней в городке не держали, здесь правили мусульманские законы. Трое всадников тут же развернулись и помчались вокруг — околицей. А трое резко осадили коней у самого богатого в Нгоролебо дома — двухэтажной, слепленной из глины и коровьего навоза халупы, украшенной раскаленной тарелкой спутниковой антенны. Это одновременно была и гостиница, и почта, и лавка. Хозяин заведения, мосластый лысый, как колено, негр,
Его будто не заметили. Один из троицы собрал в кулак поводья трех взмыленных коней, и, положив свободную руку на кобуру, остался на самом солнцепеке, но так, чтобы отслеживать все здание. А двое его приятелей беззвучно скользнули вдоль сложенной из навоза и камней ограды, обходя строение по кругу навстречу друг другу.
Песок стремился проникнуть всюду. Он был горячий и колючий, и, просачиваясь под одежду, лип к потной коже. Здесь, через дорогу от лавки-гостиницы, на втором этаже заброшенного дома под окнами высились холмы нанесенного ветром песка. И мгновенно вымершая кривобокая единственная улочка Нгоролебо сплошь состояла из перемешанного шинами, копытами и босыми ногами песка. И горизонт горбился песчаными барханами. И только тоненькая сине-зеленая риска справа намекала, что там-то как раз конец царства песка. И за отпугивающими поселенцев малярией от берега мутноводой реки Нигер болотами начинаются джунгли, но отсюда в это верилось с превеликим трудом. Расплавленный мозг отказывался верить. И глаза снова поворачивались в сторону близкой опасности.
Вот, наконец, в оранжевом мареве, обшарив окрестности, встретилась спешившаяся троица, жаль, под бурнусами не разглядеть, белые это или негры. Вот к троице, уже не спеша, с противоположного конца селения подъехали еще трое рейнджеров пустыни, и тоже повыскальзывали из седел. Итого шестеро. Многовато для двух выходцев из северных широт.
— Похоже, теперь нам не скоро удастся развлечься шопингом. Как думаешь, это по нашу душу? — не особо напрягшись, пробурчал Витась под нос. Он химическим карандашом заносил на мятый клок тетрадного листа подслушанные местные словечки, чтоб не забыть.
Пепел его комментарий проигнорировал. Он наблюдал, как пришлые наконец обратили внимание на суетящегося хозяина гостиницы. Обменялись скупыми поклонами, и повели коней за мосластым негром в сарай.
— Ты верхом умеешь? — задумчиво спросил Пепел, не поворачиваясь.
— В этом краю всадник именуется «акбара», хоть ездит на верблюде, хоть на коне. Нет, не умею, — утер пот Витась и, отступив по прогибающимся доскам пола к сваленной у дверей поклаже, принялся рыться в барахле.
— Не скрипи песком. Эти черти слышат за километр, — Пепел не сводил глаз со строения напротив.
— И воды попить теперь нельзя? — Витась задумчиво перетряхивал нехитрый скарб, — Мать итить, я ж точно помню, что совал ее сюда!
А те, в бурнусах, пристроив коней, опять двинулись на обход городка, и опять один остался на самом солнцепеке.
— Блин! — рыкнул Пепел, мимо копошащегося и еще не догадывающегося о приближающихся неприятностях Витася выскочил из заброшенной комнатенки в коридор и спешно стал втягивать наверх деревяную рассохшуюся и отчаянно скрипящую лестницу.
— Я потерял флягу с водой! — жарким шепотом доложил поспешивший на помощь белорус. Но и двоих пар рук явно не хватало, чтобы справиться
Тогда Пепел, отстранив помощника, просто оттолкнул лестницу подальше с расчетом, чтобы она упала на кучу щебня и подняла как можно меньше пыли. А сам, подпихивая неповоротливого Витася, увлек напарника вперед к зияющему лазу на чердак:
— Чихнешь, убью!
Им помогло то, что первый этаж заброшенного дома, благо двери давно отсутствовали, обжили соседские куры, пережидающие здесь жару. Во-первых, несушки благополучно заштриховали, гоняясь и отстреливая клювами неядовитых сороконожек, оставленные следы, а во-вторых, шарахнувшись от падающей лестницы, кудахтаньем и хлопками крыльев смазали и сам звук падения, и взвившуюся пыль, и шорох прячущихся.
А объявившийся внизу разведчик, принял испуг кур на свой счет. Он потоптался на пороге, пока глаза привыкнут к сумраку. Весьма ловко, но без азарта, дулом выхваченного револьвера поводил по углам, потом задрал подбородок к потрескавшемуся потолку. Как раз в одну из щелей замершие Пепел и Витась за ним и наблюдали, они стояли, не дыша, боясь, что противно запоет под ногой сухая, как мощи, доска, или на голову лазутчика посыпится труха. И еще они боялись, что у замершей перед ними в схожей позе симпатичной молодой негритянки, которую они неожиданно обнаружил на чердаке, не выдержат нервы.
Тот, внизу, сунув револьвер в кобуру, склонился над сброшенной лестницей и попытался ее приподнять. Обследовать верхний этаж явно входило в его намерения. Кажется, загнал занозу и выматерился по-английски…
Эта, наверху, еще крепче сжала в вытянутой в сторону чужаков руке самодельный нож и сделала страшные глаза, дескать «всех порежу, всех перережу». На ее шее маятником болтался камень с дыркой посредине на кожанном шнурке — куриный бог…
Тот, внизу, пару раз без толку поднатужившись, сдался, снял с головы платок, ним же утер лоб, сел на лестницу и закурил. Он оказался загорелым до черноты, но все же белым юнцом, почти мальчишкой. И сам по себе был не опасней мухи, заберись из любопытства на второй этаж, или выше. Но его друзья, не дождавшись возвращения парня, обеспокоились бы, и пришлось бы принимать неравный бой. Посему самым разумным оставалось таиться и не рыпаться…
Эта, наверху, приложила палец к губам, на самом международном языке — языке жестов — советуя новым знакомым молчать в тряпочку. Пепел, не делая резких движений, повторил жест. Тут Пепла за брючину легонько затормошил Витась и некультурно ткнул пальцем во флягу на поясе негритянки. Кстати, кроме пояса и придерживаемой ним пестрой ситцевой тряпки до колен на деве ничего не было. Но фляга-то была как раз из их хозяйства: облезшая на алюминиевых боках краска, цепочка от ушка к крышке, на крышке знакомые зазубрины. А негритяночка была — самый смак. Розово-синие бутоны сосков целились прямо в глаза Пеплу, атласную шоколадную кожу так и хотелось погладить рукой, да и вообще не к месту приходили самые озорные мыслишки…
Тот, внизу сплюнул окурок и пошел на выход, сося палец с занозой. Кажись, пронесло. Но у этой, наверху, в руке матово поблескивало острие ножа, и она правильно прочитала претензии Витася.
— Вот кто спер нашу воду, — еще боясь повышать голос, пробубнил Витась то, что и так не составляло тайну.
— Ойра мути, бана хура се мути пряху, — задрожал звонкий голосок красавицы. Стальное жало нацелилось Витасю в пах, хорошо еще стороны разделяло не меньше трех метрова, можно успеть увернуться.