Пепел и роса
Шрифт:
— Да, на этот раз выкрутился. — согласился Тюхтяев.
— А ведь говорил я тебе…
Что там такое говорил Николай Владимирович, мы не узнали, ибо на пороге усадьбы появился гость.
— О, это ко мне. — оживился пациент. — Имею честь рекомендовать вам доктора медицины Павла Георгиевича Сутягина.
Мы с графом уставились на пришельца. Доктор Сутягин, невзирая на малозвучную фамилию, оказался весьма приятным человеком чеховского типа. О своем сходстве с живым пока еще классиком он знал, и всячески его подчеркивал, чем вызывал во мне нездоровое желание подшучивать.
— Его Высокопревосходительство граф Николай Владимирович Татищев.
— Очень рад знакомству. —
— Вот, дорогой мой, наш ангел, ее Сиятельство графиня Татищева.
— Дорогая Ксения Александровна, я очень рад с Вами познакомиться.
— Ксения Александровна, господин Сутягин будет очень рад обсудить с Вами Ваши находки в области фармацевтики. — сияющий Тюхтяев раздражал.
Ну вот это-то зачем?
Для начала наше знакомство омрачилось тем, что господин Сутягин заинтересовался лечением моего пациента. Михаил Борисович с радостью продемонстрировал свое пузико, после чего я услышала реплики о том, что рана, по-видимому была поверхностной, и посему вообще не требовала хирургического вмешательства. Я взъелась и по памяти набросала на листке схему с указанием слоев тканей. Павел Георгиевич лишь снисходительно улыбнулся, небрежно упомянув о женской впечатлительности и склонности к преувеличениям. Совершенно непристойную перепалку погасил сам Тюхтяев, предложив изучить зеленку. И тут оно понеслось.
Доктор Сутягин не планировал слезать с меня живой. Его очень интересовало все, а я высказывалась крайне меркантильно. Из полезного и простого я слила ему аспирин и зеленку. Результаты медика воодушевили, и я начала любоваться им у себя ежедневно.
Для видимости пришлось в одной из пустующих комнат оборудовать потемкинскую лабораторию и даже начать вести журнал лабораторных исследований. Мне так везло на уникальные догадки, кто бы знал! После очередного совпадения Сутягин начал коситься в мою сторону и вскоре я застала его за сущим мистицизмом — паразит приволок в мой дом серебро и упросил дать сделать анализ крови.
Терпение мое лопнуло.
«Мой дорогой Михаилъ Борисовичъ! Очень прошу урезонить Вашего пріятеля, пока я не воспользовалась Вами же подареннымъ прессъ-папье. Судя по всему, скоро онъ отречется отъ современной науки и начнетъ примнять «Молотъ вдьмъ». Причемъ начнетъ съ меня, а я еще такъ молода и совсмъ не повидала міръ. Ваша добрая подруга Ксенія Татищева».
— Николай Владимирович, сделайте с этим безумным ученым что-нибудь. Я понимаю, что мои задумки надо было проверить, но он же потерял всякие границы приличий. Вчера спросил, не было ли у меня в роду ведьм, и представьте — проверял, отражаюсь ли я в зеркале.
Граф громко смеялся.
— Ну, papa, с этим надо что-то делать. И вообще, я бы взяла с этого человека расписку о неразглашении. И пусть кровью распишется. — злобно шипела я.
Вряд ли кто веселил графа в эти дни так как я.
Вечером Тюхтяев заявился вместе с доктором, попросил разрешения поработать над бумагами (словно в министерстве внутренних дел кабинеты закончились, но я не докапывалась, увлеченная конфликтом, а Сутягин вообще опасался с ним ссориться) и будто бы растворился в нашей лаборатории. То есть мы с Сутягиным привычно препираемся, а его можно рассмотреть, только если знать, куда усадил. Удивительная способность, я так не умею.
Часа полтора статский советник наблюдал за нашими изысканиями, покачал головой и увел гостя с собой.
Сутягин вернулся через пару дней какой-то огорошенный, и вел себя намного тише. Будучи подпоенным, рассказал, что провел незабываемую
Для этого пришлось выгородить ему чулан в гостевом флигеле Усадьбы, оборудовать (хорошо, хоть за счет графа, на этот раз) нормальную лабораторию с вытяжкой и прочими прелестями быта и запустить туда на полный рабочий день. Даже прислуга графа уже привыкла к нему и по-своему жалела малахольного. В моих планах было к русско-японской войне успеть довести до промышленных масштабов производство простейших антибиотиков и шовного материала.
С доктором было откровенно скучно — вот Люська бы тут нашла себя, а я тосковала. Фармацевтика меня лично не увлекала как домашнее волшебство. Шкурный интерес в наличии хороших лекарств и нормальном заработке с них был, но вот часами и днями любоваться на процесс — не для меня. Поэтому я периодически направляла поток мыслей ученого, а он уже сам там что-то дорабатывал. От прямого и постоянного контакта я отбрехалась правилами приличия, а окружающие оказались слишком тактичными, чтобы не намекать, что эти приличия уже были нарушены нашими первыми неделями знакомства.
Август оказался самым суматошным, и я лишь на пару дней успела вырваться в Вичугу на могилу мужа. Раньше мне хотелось провести лето с Лазоркой в поместье, но теперь…
В середине августа Сутягин повторил мой пенициллин и был неимоверно счастлив. А я… Я уехала. Не очень вежливо получилось.
15
Как оказалось, про фармацевтическую фабрику я чуток припоздала — в Москве уже несколько лет работала фабрика Келера, которая и могла стать нашим первейшим конкурентом. Сильная сторона, которую я планировала эксплуатировать по полной — мои наработки в уже проверенных за столетие сферах, поэтому хотелось создать более прогрессивную лабораторию, но на нее требовались деньги, которых и у графа не было.
Опыты с пенициллином и потенциальные варианты его применения сдвинули скептицизм графа с мертвой точки и где-то в недрах государства нашлись источники финансирования покупки патента. За жалкие десять тысяч рублей мы с доктором продали права на Бактериофаг Российской Империи. Деньги поделили на три неравные части: половину мне, а половину распотрошили граф, как спонсор лаборатории и Сутягин, как раб микроскопа.
Вторым направлением нашей работы стал лучистый гриб и продукты его жизнедеятельности. Вот уже весь флигель усадьбы заполнился оборудованием, а в помощники доктору были наняты двое выпускников медуниверситета. Насчет них меня терзали смутные сомнения, но Тюхтяев свято верил в убедительную силу подземелий. На всякий случай сама я перестала ходить во флигель и теперь лишь встречалась с доктором у себя, где передавала свои наработки. Он удивлялся подобной паранойе, но граф поддерживал мое инкогнито, на том и порешили.
Дабы не особо увязать в дебрях антибиотиков, которые при примитивных технологиях получались не такими действенными, как мне бы того хотелось, начали штамповать всякое.
Начали с активированного угля — когда я рассказала графу об идее противогаза, он так воодушевился! Оказалось, что первые эксперименты с боевыми отравляющими веществами провели отнюдь не немцы на речке Ипр, а чопорные англо-саксы в Крымскую войну. Еще дед Петеньки в ту войну был серьезно травмирован подобным снарядом — вместе с адмиралом Корниловым поучаствовал в разборке «вонючей бомбы» и так и не оправился до самой смерти, утеряв голос, часть легких и слизистые на глазах и горле.