Перчатка для смуглой леди
Шрифт:
— Не понимаю, зачем спрашивать, когда вы сами обо всем столь быстро догадались, — язвительно заметил Перегрин.
— А блестящий молодой художник страдает без всякой надежды на ответное чувство?
— Да. Вы необыкновенно проницательны.
— Ладно, оставим их пока в покое, — сказал Аллейн. — Известно ли вам имя американского покупателя перчатки?
— Нет. Он хочет остаться инкогнито. По крайней мере, так мне говорил Гринслейд.
— Это, случайно, не миссис Констанция Гузман?
— О боже, я не знаю, — сказал Перегрин. — Понятия не имею. Мистер Кондукис вряд ли знаком с ней. Впрочем, знакомство в таких делах значения не имеет.
— Думаю, что он все-таки с ней знаком. Она была среди гостей на «Каллиопе», когда яхта потерпела крушение.
— Погодите. Я что-то припоминаю. Погодите.
— С удовольствием погожу.
— Я сейчас вспомнил — возможно, это не имеет никакого отношения к делу, — но я вспомнил один инцидент во время репетиции, когда Кондукис пришел в театр, чтобы сообщить мне о своем решении выставить реликвии на обозрение публики. Мы беседовали, и тут появился Гарри. Он, как всегда, снял, как начищенный башмак, и вовсе не стеснялся патрона. Поздоровался с ним, словно с вновь обретенным родственником, спросил, давно ли тот плавал на яхте в последний раз, и сказал что-то вроде «передайте привет миссис К. Г.» Конечно, на свете тысячи миссис К. Г., но когда вы упомянули яхту…
— Интересно. И как Кондукис воспринял его слова?
— Как он все воспринимает, кисло.
— А что вы знаете об услуге, оказанной ему Гроувом?
— Ничего.
— Не шантаж, случайно, как вы думаете?
— О нет! И Кондукис не голубой, если вы на это намекаете. И уж тем более Гарри. И я уверен, Гарри — не шантажист. Он чудной малый и страшно достает всю труппу. Как слепень. Но я не думаю, что он так уж плох. На самом деле, нет.
— Почему?
Перегрин задумался.
— Мне кажется, — произнес он наконец с удивленным видом, — потому что я действительно нахожу его забавным. Когда он начинает валять дурака в театре, я прихожу в ярость и набрасываюсь на него, как ястреб, но он ляпнет что-нибудь немыслимое, и я останавливаюсь на лету, и мне хочется рассмеяться. — Он перевел взгляд с Аллейна на Фокса. — Случалось ли в вашей практике, чтобы клоун вроде Гарри был посажен за убийство?
Аллейн и Фокс, казалось, мысленно перебирают эпизоды из своей профессиональной деятельности.
— Не могу припомнить, — осторожно начал Фокс, — чтобы я находил забавным осужденного убийцу, а вы, мистер Аллейн?
— Я тоже, — согласился Аллейн, — но полагаю, что наличие или отсутствие комического дара вряд ли может служить контрольным испытанием на невиновность.
Перегрин впервые за день улыбнулся.
— Вы знали, что мистер Гроув состоит в отдаленном родстве с мистером Кондукисом? — спросил Аллейн.
— Не знал, — изумился Перегрин. — Кто вам такое сказал?
— Мистер Гроув.
— Вы меня ошарашили. Думаю, Гарри врет. Хотя, конечно, — сказал Перегрин после продолжительной паузы, — этим все и объясняется. Или не все?
— Что именно?
— Нажим руководства, рекомендация-приказ взять его в труппу.
— Да-да. Кстати, что вам известно из его прошлого?
— Он называет себя старым борстальонцем [24] , но я ему ни на йоту не верю. Гарри у нас немного сноб, только вывернутый наизнанку.
24
Борстальское учреждение — пенитенциарное учреждение для малолетних преступников.
— Похоже на то.
— Думаю, он когда-то служил в авиации, потом играл то здесь, то там без особого успеха, пока наконец не прославился в «Подвальной лестнице». Он говорил мне как-то, что было время, когда он долго не мог найти работу по специальности, настолько долго, что успел побывать водителем грузовика, стюардом и даже официантом в заведении со стриптизом, где на чай ему давали больше, чем он когда-либо зарабатывал произнесением реплик.
— Когда это было?
— Как раз перед тем, как он прославился, примерно шесть лет назад. Он уволился с одной работы и, прежде чем впрячься в другую, прошелся по театральным агентам. Поход завершился главной ролью в «Подвальной лестнице». Такова театральная жизнь.
— Да, конечно.
— Я могу идти? — спросил Перегрин после наступившей паузы.
— Я хочу попросить вас еще об одном одолжении. Я знаю, у вас полно своих забот, изменения в составе, проблемы с труппой, но, если у вас выдастся свободный часок, не могли бы вы сесть и подробно описать ваши встречи с мистером Кондукисом и приключения прошлой ночью. Подробно. Возможно, вы вспомните какие-нибудь детали, на которые раньше, в суматохе и волнении, не обратили внимания.
— Вы и вправду думаете, что Кондукис как-то замешан в событиях прошлой ночи?
— Понятия не имею. Но о нем все время упоминают. Прежде чем сбросить его со счетов, следует убедиться в его непричастности. Вы напишете?
— Должен сказать, что ваша просьба мне отвратительна.
— А труп Джоббинса вам не отвратителен? — спросил Аллейн.
— Как бы ни разворачивались события прошлой ночью, — расстроенно произнес Перегрин, — и кто бы ни перевернул бронзового дельфина, я не верю, что это было преднамеренное хладнокровное убийство. Я думаю, увидев, что Джоббинс погнался за ним, похититель перевернул постамент в отчаянной попытке задержать преследователя. Так я думаю и хочу заявить, что не стану участвовать в его поимке, кто бы он ни был, Тревор или кто другой.
— Отлично. А если это не Тревор, тогда что вы будете думать? Найдется ли место мальчику между вашим отвращением и сочувствием к маленькому человеку? Как могло случиться, что мальчика сбросилис бельэтажа? И поверьте мне, его сбросили. Он чудом остался жив, после того как его кокнули о ряды кресел, как яйцо. Да, — продолжал Аллейн, наблюдая за Перегрином, — сравнение в дурном вкусе. Но убийство — это всегда преступление в дурном вкусе. Вы в этом сами убедились. — Он помолчал немного и добавил: — Я перегнул палку, извините.