Перчатка для смуглой леди
Шрифт:
— Не нужно быть столь прямолинейным, — сказал Перегрин. — Это тошнотворно.
— Ладно, подите суньте два пальца в рот. А если передумаете, сядьте и напишите все, что вы, черт возьми, можете вспомнить о Кондукисе и обо всем остальном. А теперь можете идти, если вам так хочется. Проваливайте отсюда.
— Напоминаю вам, вы гоните меня из моего собственного кабинета. Почему я должен торчать на лестнице?
Аллейн рассмеялся.
— Вы меня уели, — сказал он. — Впрочем, уверяю вас, лучше торчать на лестнице, чем в приемной Скотленд-ярда. Ну да ладно, у меня к вам еще одно дельце. Что вы можете рассказать, если, конечно, ваш желудок снова не возмутится, о других членах труппы? — Аллейн предостерегающе поднял руку. — Я знаю, они вам не посторонние люди, но я не прошу вас доносить на них. Имейте в виду, Джей, в преступлении подозревается член вашей гильдии, вашей масонской ложи, если можно так выразиться, и вам не избежать толков и слухов. За исключением вас, мисс Данн и мисс Мед, чье алиби представляется вполне удовлетворительным, и, возможно, Гарри Гроува, среди вашей труппы нет ни одного человека, включая Уинтера Мориса и Джереми Джонса, кто совершенно не мог бы убить Джоббинса и напасть на мальчика.
— Не понимаю, почему вы так решили. Их всех, кроме Тревора, видели, когда они уходили. Я видел их. Двери были заперты на задвижки и решетки.
— Служебный вход был заперт, но не на задвижку и решетку. Хокинс открыл его собственным ключом. Маленькая дверь в главном входе была не заперта, когда уходила мисс Брейси, и оставалась таковой, пока не ушли Морис и Найт. Они слышали, как Джоббинс опускал решетку.
— Значит, они тут ни при чем.
— Послушайте, — сказал Аллейн. — Попробуйте представить себе, как все было. Джоббинс еще жив. Кто-то стучит в маленькую дверь главного входа. Джоббинс спускается. Знакомый голос просит открыть — какой-нибудь актер забыл деньги в гримерной или что-нибудь в этом роде. Джоббинс впускает его. Посетитель идет за сцену, говоря, что выйдет через служебный вход. Джоббинс возвращается на пост. В полночь он, как обычно, звонит с докладом, и вот тут-то все и происходит.
— Как вы узнали?
— Господи помилуй, дорогой мой, для знаменитого драматурга у вас странное представление о логике. Я ничегоне знаю. Я лишь показал вам, насколько несостоятельны ваши рассуждения о запертых дверях. А возможно, все случилось иначе и намного проще. Пока можно только гадать. Но дело не в этом, я хочу донести до вас одну простую мысль: если вы замкнетесь и не пророните ни слова о членах вашей труппы, вы, наверное, поступите очень порядочно и благородно и, вероятно, спасете от расправы зарвавшегося убийцу, но вы не поможете снять подозрения с остальных шестерых. Семерых, включая Кондукиса.
Перегрин погрузился в раздумья.
— Думаю, в ваших речах много блудливой казуистики, — произнес он наконец. — Но пожалуй, вы меня убедили. Однако предупреждаю, вы наняли не того человека. У меня чудовищно плохая память. С момента катастрофы я мучительно пытаюсь что-то вспомнить, но никак не могу. Думаете, мне удастся извлечь эти воспоминания из глубин памяти? Вряд ли.
— А с чем они связаны?
— С шумом, который производил Тревор, кажется. И с Кондукисом тоже. С тем утром, когда он показал мне перчатку. Правда, тогда я был пьян и мои показания ненадежны. Тем не менее скажите, что вы хотите узнать, а я подумаю, что вам ответить.
— Как мило с вашей стороны, — сухо заметил Аллейн. — Начнем с… да с кого хотите. С Маркуса Найта. Что еще о нем известно, кроме того, что пишут в прессе? О магазинчике канцелярских принадлежностей, который держал его папаша, и о том, как он поднялся к вершинам славы, пожалуйста, не надо. У него и в самом деле неуравновешенный характер?
— Ну если вы только об этомхотите знать! — с облегчением воскликнул Перегрин. — Он — бочка с порохом, и кто от него только не терпел, но он столь великолепный актер, что приходится мириться с его выходками. На самом деле думаю, что он хороший человек и коллекционирует марки, но критику даже в самых ничтожных дозах абсолютно не выносит, следует немедленный взрыв. Неблагоприятный отзыв для него смерть, и он тщеславен, как павлин. Говорят, в глубине души он ангел, правда, до глубин часто бывает трудно добраться.
Аллейн подошел к фотографиям, висевшим на противоположной стене: все члены труппы в костюмах, на каждой фотографии автограф. Маркус Найт был снят так, что снимок удивительно напоминал известный портрет Шекспира. Перегрин присоединился к Аллейну.
— Потрясающе, — сказал Аллейн. — Какое сходство! Вам крупно повезло. — Он повернулся к Перегрину и обнаружил, что тот тоже не сводит глаз с фотографии, однако не сам Найт его заинтересовал, но его автограф.
— Размашисто! — сухо прокомментировал Аллейн.
— Да, но не в этом дело. Что-то меня в нем беспокоит. Черт! Не могу вспомнить.
— Вспомните еще. А пока скажите, Гроув частенько задирает Найта? Я имею в виду болтовню про короля дельфинов и прочую ерунду.
— Довольно часто. Гарри трудно унять.
— Если Найт такой вспыльчивый, то почему, скажите на милость, он не хлопнет дверью? Почему он до сих пор терпит?
— Наверное, — простодушно ответил Перегрин, — ему нравится роль. Почему же еще?
— Мой дорогой Джей, я прошу прощения. Ну конечно, ему нравится роль. Наверняка она станет лучшей в его списке, если не считать шекспировских постановок.
— Вы правда так думаете?
— Разумеется.
Перегрин выглядел растроганным и счастливым.
— Ну вот, — сказал он. — Вы меня окончательно покорили.
— Да какая разница, что я думаю! Вы и сами знаете, насколько хороша ваша пьеса.
— Знаю, но мне нравится, когда мне говорят об этом. Из чего можно сделать вывод, что мы с Марко где-то похожи.
— Дестини Мед была его любовницей?
— О да. Связь была довольно прочной, пока Гарри не бросил бедную Герти и не пустился охмурять Дестини. Мы предполагали, что отношения в труппе сложатся наилучшим образом при наличии двух счастливых парочек, Дестини и Марко с одной стороны, Гарри и Герти — с другой. Не тут-то было. Когда актеры в труппе начинают менять партнеров, жди беды. А если учесть способность Марко воспламеняться от любой ерунды, может случиться все, что угодно. Нам остается только молиться.
— Мисс Мед, она… кажется, не принадлежит к числу интеллектуалов.
— Она очень глупа, — задумчиво произнес Перегрин. — Но настолько глупа, что ее глупость граничит с чудом. Милая Десси. И конечно, — добавил он, — она немножко притворяется. Наверняка немножко притворства в ее поведении есть.
— Как же вам удалось сделать с ней такую сложную роль?
— Особых проблем не было. Вы просто говорите: «Дорогая, ты печальна. Ты страдаешь, твои страдания невыносимы», и ее глаза немедленно наполняются слезами. Или: «Дорогая, ты повела себя очень умно, разве ты не видишь, ты обвела всех вокруг пальца», и она становится хитрой, как мартышка. Или еще проще: «Милая, ты сводишь его с ума», и пусть она стоит как статуя, но от нее исходит неотразимое очарование. Она делает, а публика за нее додумывает.